— Надеюсь, ты не думал, что они вместо этого совсем исчезнут?
— Ты должна была все объяснить, даже если сердилась.
— Если хорошенько припомните, барон, дело было не только во мне. Вы старались держаться подальше, пока не настало время отъезда.
— Все же это не извинение…
— Я уже говорила: просто не понимала, что это настолько ужасно.
— Вздор! Даже слепая мгновенно поняла бы это… О проклятие! Завтра же едем к модистке!
— Я бы не вернулась с тобой даже на мыс Гаттерас!
— Успокойся, Джинни. Завтра мы едем вместе, и на этом все.
Джинни сдалась. Она устала, измучилась, была доведена до предела.
— Хорошо. Не стоит плевать против ветра. У меня действительно нет ни малейшего вкуса. Это я пришивала кружево к платью, хотя не очень-то хорошо умею обращаться с иглой. И тогда в Балтиморе… на балу… я выглядела полной идиоткой. Ты повез меня к портнихе и выбрал несколько платьев. К сожалению, ни одно из них больше не налезает. Только это, да и оно, как ты столь великодушно указал, слишком тесное.
Достаточно правдивое утверждение, будь прокляты ее невинность и чистосердечие…
Алек закрыл глаза, вспомнив обрывки видений, мелькающих в мозгу последние несколько недель: обнаженные прелестные женщины, самозабвенно отдающиеся ему.
— Так, значит, я был проклятым распутником? — удивленно протянул он.
— Не знаю, но вполне возможно. Ты так прекрасен, добр и очарователен.
Он вовсе не хотел высказывать вслух подобные мысли, но, когда Джинни ответила, да еще с такой бесстрастной вежливостью, Алек взорвался:
— Почему ты с таким великолепным спокойствием говоришь об этом? Неужели не можешь хоть чуточку ревновать, черт побери? Проклятие, ты моя жена, а не сестра, пропади все пропадом!
— Хорошо, — прошипела Джинни, поворачиваясь лицом к Алеку, и отвесила ему пощечину, такую увесистую, что голова его резко дернулась. Глаза Джинни горели яростью, груди вздымались. — Ты ублюдок! — И снова, тяжело дыша, ударила его по щеке.
— Довольно! — Алек перехватил ее запястье и отвел руку. — Довольно, я сказал.
Наконец ему удалось окончательно вывести Джинни из себя.
— Ты заслуживаешь наказания, понятно? Может, я не разбираюсь в том, что модно, а что нет, в платьях и шляпках…
— Какое великолепное преуменьшение!
— Прекрасно. Считай, что я слепа и не умею видеть вещи в правильном свете. Но по крайней мере я правдива, преданна и не обращаю внимания на мужчин, а ты — высокомерный негодяй, отвратительный развратник, и я надеюсь… твои причиндалы сгниют и отвалятся!
Алек ошеломленно уставился на нее, потрясенный столь изощренным проклятием:
— Сгниют?
— Да!
— Какое омерзительное пожелание! Как только тебе такое пришло в голову! Господи Боже, что же тогда будешь делать ты? Могу я напомнить тебе, Юджиния, что ты, единственная из всех женщин, должна бояться этого больше всего? И потом, разве я не был тебе верен?
— Мы слишком недолго женаты.
— Верно. Тем не менее не стоило бы сыпать такими страшными проклятиями. Ну а теперь, нравится тебе или нет, завтра же мы едем за покупками…
Он осекся, неожиданно вспомнив худенькую, похожую на птичку женщину, окруженную отрезами ткани, весело щебечущую, бросавшую на него одобрительные взгляды и говорившую с отчетливым американским акцентом.
— Портниха в Балтиморе… думаю, я только что ее видел. Странно, как неожиданно все приходит на память. Скорей уж мне следовало бы увидеть нашу брачную ночь, а не какую-то незнакомую женщину.
— Должно быть, встреча и беседа с ней оказались весьма памятными.
— О, в этом я сомневаюсь. Юджиния. Так, значит, я женился на женщине, совершенно не умеющей одеваться! Ну что ж, ничего не поделаешь! Зато тебе никогда больше не придется собственноручно пришивать кружево, чтобы скрыть груди!
Неожиданно он расхохотался, весело, заразительно, и Джинни страшно захотелось убить его. Но Алек, держась за живот, продолжал смеяться, пока по щекам не покатились слезы.
— Господи, это кружево! Местами оно свисало так, что можно было видеть всю грудь!
Алек по-прежнему сжимал ее запястье, так что Джинни не могла ударить его.
— Поверишь, кое-где даже нитки торчали наружу! И они даже не были такого же цвета, как кружево или эти чертовы оборки!
Алек уже задыхался от смеха.
Джинни молча терпела приступ веселья, пока карета не остановилась у городского дома Карриков. К этому времени дождь лил как из ведра. Джинни, не дожидаясь, пока Алек поможет ей, выскочила из экипажа и бросилась к крыльцу. На бегу она слышала за спиной раскаты хохота, но, когда, споткнувшись, потеряла равновесие и схватилась за перила, услышала его встревоженный голос: