36 
— Что это?
— Серебро.
— А за какой товар?
— Ушкуй нам нужен, Потап. У тебя, слышали, есть. Берем.
— Вы его видели?
— Нет, — мотнул головой Зверев. — Но у такого справного купца и судно должно быть справным. А нам иного и не нужно.
— И сколько здесь?
— Мы же не видели ушкуя, — напомнил Андрей. — Вот и ты в кошель не заглядывай. Тебе серебро, мне ушкуй. Идет?
Купец задумчиво взвесил кошель в руке, подумал, снова взвесил — и решился:
— По рукам, боярин! Лихому молодцу ушкуй и уступить не жалко. Бери!
* * *
Лед шел по Волхову целую неделю. Стронулся с места на третий день после покупки ушкуя, а освободил реку только к десятому. Все это время Лучемир, щурясь, нюхая и тыкаясь во все носом, облазил корабль от макушки опущенной мачты до самого нижнего трюма и потребовал сменить почти половину оснастки: подгнившие или стершиеся, по его словам, канаты и веревки, ветхие паруса, кормовое весло и бочки для воды. Кроме того, потребовались припасы, гамаки, посуда и куча всякой другой мелочи, на которую ушло в общей сложности почти семь талеров. Еще на три талера его разорила Полина, пожелав для их уютной каюты ковры на пол и на стены, перину (с кровати, решила она, в шторм можно упасть), специальные подвесные светильники, не боящиеся качки. Во всяком случае, так утверждал купец, продавший ей еще и индийский талисман, хранящий от гибели в пучине, от любых болезней и немилости мужа. Отдельной строкой прошли полталера на покупку специальных кожаных бортов, что натягивались от носовой надстройки до кормовой и защищали палубу от волн и брызг. Андрей сказал купцу Кушкарёву, что таковые должны прилагаться к ушкую как его часть, — и тот неожиданно согласился купить новые в складчину. Наверное, хорошо отыгрался при покупке у него же ковров.
В пятый день после Благовещенья ушкуй благополучно скатился в воду на смазанных салом салазках. Купец позволил на несколько часов причалить к его пирсу — в просторные пустые трюмы холопы загрузили сани, на палубу завели лошадей, занявших почти все свободное место, Лучемир пошевелил кормовое весло, проверяя, насколько свободно оно ходит, и махнул рукой:
— Отчаливай! Носовой парус тяни! На полный вытягивай, на полный.
Течение только-только оторвало ушкуй от берега, как порыв ветра начал разворачивать судно. Старик, гордо вскинув голову, дождался, пока бушприт укажет на противоположный берег, и приказал поднять главный парус. Вверх по мачте взобрался широкий прямоугольник, выгнул белоснежную, с алым крестом грудь и решительно потянул корабль в сторону озера.
— Деда, прямо пошли, — облизнувшись, сообщил Риус.
— Сам знаю, — ответил кормчий и повел веслом, удерживаясь на стремнине.
Через два часа ушкуй выбрался на просторы Ильменя и двинулся более резво. На взгляд Андрея — широким шагом, километров десять в час. Волн почти не было, а потому и лошади стояли смирно, и пассажиров не укачивало. Неведомо, каким таким чувством руководствовался Лучемир, но до сумерек он смог вывести судно точно к устью Ловати и пошел вверх по течению. Рыжеволосый ученик тут же занял место рядом с кормчим, предупреждая о препятствиях, но помощь его почти не потребовалась: начиналось половодье, и ширина реки с пары сотен саженей увеличилась почти до двух верст. Течение тоже ослабло, и ветер легко толкал путников все вверх и вверх к родной усадьбе.
Ночь они все же простояли на якоре, но рано утром — Андрей еще и не проснулся, — опять тронулись в дорогу. Шли весь день, ночь, и снова день — Лучемир боялся потерять попутный ветер, — и поздним вечером ушкуй навалился бортом на один из глубоко осевших в реку причалов Великих Лук. Холопы принялись разгружать корабль, а боярин подошел к князю Сакульскому:
— Ну, сынок, вот и настало твое время. Теперь ты сам.
Василий Ярославович перекрестил сына, порывисто обнял, снова перекрестил:
— Все, мой князь. После Покрова жду вестей. Все…
Он решительно сбежал по трапу и пошел к городу, больше уже не оглядываясь. Андрей ощутил в горле щекочущий комок. Ему стало так тоскливо, словно он расставался с родным отцом. На ляхов в копейный удар ходил — и то такого отчаяния не чувствовал.
— Отчаливай, — приказал Зверев, едва последние сани поднялись из трюма.
— Ночь уже, княже, — осторожно напомнил Левший. — Наскочить в темноте на кого можно. Али на сваю. Город все же. За причал не плочено.
36 
