68 
– И это все? – переспросил мальчишка.
– Нет, не все, – покачал головой старик. – Есть еще сердце мира, которое бьется в северных пределах русской земли и которое нельзя упустить в руки народа смерти, ибо тогда они зальют кровью весь мир. Но об этом тебе сказывать слишком рано. Твои руки слишком слабы, чтобы защищать или принимать.
– Тебя Иван Бельский прислал, старик? – чуть приподнял голову царевич. – Просил я его сказочника мне привесть, да токмо через день маменьку отравили, а его самого в поруб посадили. Федора Мишурина, дьяка отцовского, я тоже просил, но его точно убили, сам видел. Мне Василий Шуйский его кровью все шаровары залил, когда глотку резал. Год, почитай, миновал, а ноги все едино сквозь порты жгет. Князя же Бельского, сказывали, голодом заморить хотели, да токмо жив он как-то. Ужель помнит про просьбу мою?
– За сказочника меня первый раз принимают, – беззлобно усмехнулся гость, – такого до сего мига не случалось. Мыслю я, у тебя, как у прочих смертных, веры в слово мое не появится, пока чуда не явлю. Ладно, быть посему. Все едино без чуда сего не обрести тебе мудрости правителя и знания человеческого. Вот, возьми… – Старик протянул царевичу крохотный нательный крестик на завязанной крупным узлом бечевке. – Вместо своего наденешь и носи.
– Зачем? – не понял Иоанн, хотя крест все-таки принял.
– Прислони его к стене.
– К какой?
– К любой.
Мальчишка пожал плечами, прислонил крест к рубленой стене у себя за спиной – и чуть не упал, потеряв опору. Собранная из сосновых, в три ладони толщиной, бревен перегородка сгинула, как и не было, а за ней открылись палаты, размером чуть не втрое больше посольских. Яркий солнечный свет струился из забранных слюдой окон, отражался от выбеленных сводов и растекался по помещению, почти не оставляя темных углов. От стены до стены ровными рядами возвышались шкафы, плотно заставленные книгами.
– Что это? – восхищенно пробормотал царевич.
– У тебя нет достойных дядьев – здесь собраны мысли самых мудрых из смертных. За тобой нет пригляда – зато у тебя есть время для чтения. У тебя хотят отнять право на жизнь – но никто из предателей не подозревает, с кем им придется столкнуться. Это моя библиотека, царевич. Ты можешь войти в нее из любого места – достаточно прижать к стене крестик. Ты можешь пользоваться ею, сколько пожелаешь – до тех пор, пока глаза твои будут способны читать, а ум твой будет нуждаться в знании. И помни мои слова. Сила Руси не в жестокости. Ее сила – в любви.
Санкт-Петербург, Крестовский остров,
набережная Мартынова.
20 сентября 1995 года. 20:20
В зимнем саду, что прятался за глухим деревянным забором и широкой полосой пышного жасмина, еще не успевшего сбросить листья, тихо журчала вода, разносились пряные ароматы цветущих роз. Высокие пальмы, поднявшие свои листья почти до самого потолка, жадно ловили свет ослепительных кварцевых ламп. Уютно журчал водопадик, падая на россыпь малахитовых валунов – вода струилась по зеленым камням и растекалась по овальному прудику, в котором вокруг пары белых лилий плавали красные и белые китайские карпы. Звучала тихая музыка. Испанец любил Шопена, и его мелодии всегда тихонько наполняли дом, служа задним фоном для всех прочих звуков. Сам колдун обнаженным возлежал в шезлонге, рядом с журнальным столиком из некрашеной лиственницы.
– Шартрез? – Синеглазая Ирина, одетая только в приколотый к русым волосам голубой бант, уловила легкий кивок хозяина, наполнила бокал, после чего отставила бутылку, пригладила волосы господина. Испанец небрежным жестом скользнул у нее между ног, коротко стиснул грудь, после чего поднес к губам ликер, коснулся его кончиком языка, вдохнул сладковатый запах, отставил обратно.
Отказавшись ради бессмертия от горячего жаркого и легкого французского вина, отринув еду и питье, Испанец отнюдь не утратил способности ощущать запахи, различать тонкие оттенки вкуса – и с удовольствием предавался этим маленьким наслаждениям. Он утратил возможность вступать с женщинами в интимную связь – но не лишился чувствительности к их ласкам, а потому юная красивая невольница, хорошо зная свои обязанности, опустилась на колени и стала целовать его бедра, поглаживая бледные колени.
Мир жил, развивался, придумывал паровозы, машины и мотоциклы вместо лошадей, теплоходы и самолеты вместо старых добрых нефов, граммофоны, магнитофоны, телевизоры и лазерные проигрыватели вместо менестрелей – но отношения между людьми оставались все теми же, что и триста лет назад. Правда, если раньше рабынь брали на шпагу или покупали на торговой площади, то теперь их получали за долги, либо они сами отдавались в пленницы за пригоршню зеленых американских фантиков. Оно и проще. Если раньше приходилось думать, что делать с постаревшими или надоевшими наложницами, то теперь он просто переставал им платить – и пусть выкручиваются дальше как знают.
68 
