— Простите, любимый хан, может быть, послать в помощь уважаемому Фатих-бею тысячи из Каламита? — осторожно предложил доверенный сотник, но Сахыб-Гирей отрицательно покачал головой:
— Ему не нужна помощь, Мирим-мурза. Будет лучше, если мы последуем заветам Аллаха и предадим земле тела наших павших единоверцев.
— А-а-а…
— Нет, Мирим-мурза, — снова покачал головой Гирей. — Фатих-бей ничего не сможет сделать. Он ведет битву третий день, а значит, у него уже кончились стрелы. Он может только пугать русских долгим преследованием. И то недолго, потому, что у него нет даже еды! Исполняй свой долг перед Аллахом, мой храбрый воин, и забудь про то, чего нам все равно не удастся увидеть.
Калги-султан вернулся с десятью тысячами смертельно усталых нукеров только на пятый день. Он преследовал уходящий обоз почти сто верст и несколько раз вступал в короткие, но яростные схватки, но в конце концов вынужден был признать поражение. Невозможно голыми руками сражаться с врагом, не жалеющим стрел, и выпускающим их по несколько сотен за раз, убивая и раня лошадей десятками и поражая многих воинов, рычащих из-за своего бессилия. К тому же, иногда стрельцы устраивали засады во встречных ериках или оврагах — и тогда счет пораженных свинцовой картечью шел уже на десятки.
— Вот и все, — кивнул хан, думая о том, что станет писать султану. — Придется возвращаться в Крым…
Однако никаких писем не понадобилось. Когда после десятидневного перехода злые и голодные тысячи вышли к Op-Копе, то они обнаружили там стройные прямоугольники многотысячного янычарского строя, перегораживающего дорогу на полуостров.
От строя, в сопровождении нескольких воинов, навстречу головному отряду выехал на ослепительно-белом жеребце богато одетый османский чиновник. Одновременно вдоль татарских тысяч помчалось еще два десятка нукеров в простых халатах и волчьих шапках.
— Слушайте, и не говорите, что вы не слышали, — негромко произнес чиновник.
— Слушайте, и не говорите, что вы не слышали — почти одновременно с ним заорали распределившиеся вдоль длинной походной колонны глашатаи.
— По повелению повелителя Великой Оттоманской империи, непобедимого и премудрого султана Селима, да продлит Аллах его годы, паша Сахыб-Гирей более не крымский хан! Фирманом величайшего из султанов крымским ханом объявляется храбрый воин, наследник рода Чингизова Девлет-Гирей!
— Как это? Кто посмел?!
Ехавшие в середине колонны, а потому услышавшие указ наравне с простыми нукерами, калги-султан и Сахыб-Гирей вывернули на густую траву, помчались вперед, вскоре остановившись перед османским посланцем.
— Тебе, паша Сахыб, — сообщил чиновник, — новым ханом назначено жить в Карасубазаре с нукерами, которые пожелают за тобой последовать.
— Это неправда! — воскликнул Фатих-бей. — Султан всегда любил Гирей-хана и никогда не станет его смещать! Это измена! Измена!
Он повернул коня и помчался вдоль колонны, выкрикивая:
— Измена! Предательство! Нашего хана предали! Вперед, храбрые воины! Отомстим на нашего повелителя! Выкинем подлого выскочку прочь из Крыма!
Однако из рядов не послышалось ни единого выкрика в его поддержку. Оставшиеся без добычи и многих родичей и знакомых татары не собирались умирать за своего неудачливого правителя. К тому же, великий султан Османской империи имел полное право назначать и смещать подвластных ему ханов, и многотысячные ряды непобедимых янычар лишний раз подтверждали как это право, так и то, что встретивший их чиновник не самозванец, а полновластный паша Великолепной Порты.
Впрочем, престарелый Сахыб-Гирей, в отличие от своего куда более молодого и честолюбивого калги-султана не собирался оспаривать указа. Он давно чувствовал, как влияние на жизнь в ханстве медленно, но неуклонно уходит из его слабых рук к молодому и воинственному племяннику.
Девлет каждый год привозил на рынки торговых городов добычу и невольников, он награждал преданных нукеров, от его немилости голодали и разорялись целые рода, которых он не допускал в свои орды, которым не доставалось никакой доли от его набегов. В свои почти семьдесят лет Сахыб не мог противопоставить родственнику почти ничего. Ведь даже пошли он в набеги своего калги-султана или другого родича — слава все равно достанется им.
Хану оставалось только надеяться на милость султана и ждать, каким образом подросший хищник попытается захватить власть.