Последние отзывы

  87  

— Но что?

— Ты только при мне такой тупой? Сумел же ты каким-то образом договориться с Хиттавайненом и Карху? Уж постарайся найти такие слова, чтобы мать отменила это жертвоприношение или хотя бы отложила его! Ведь на что-то ты рассчитывал, когда лез прямо косатке в пасть!

Ильмо тяжело вздохнул. Как его раздражала эта привычка Ильмы изъясняться загадками! Как тогда, во сне, в ущелье Карху: «Как разрушить сонные чары? Да это так просто, что я даже и говорить не буду, как, — догадайся сам!»

— Тебе-то это всё зачем? — устало спросил он. — Почему ты все время меня опекаешь? Почему советуешь, что делать и как поступать?

— Ты меня каждый раз об этом спрашиваешь. Не надоело?

— А ты каждый раз не даешь ответа.

Ильма закатила глаза и села на корточки у стенки, нахохлившись и распушив крылья: ком из черных перьев, а сверху голова в сверкающей диадеме. Только теперь Ильмо заметил, что похъёльская царевна бледнее, чем обычно. Либо она была нездорова, либо чем-то расстроена.

— Изволь, — заговорила она. — Думаю, нам с тобой теперь можно играть в открытую. Я считаю, что сампо — это зло. С самого начала так считала. Мать говорит, что это великий дар Калмы, а я скажу — оно губит род Ловьятар. Если и дальше так пойдет, к весне наш род будет уничтожен и рассеян. Но это только начало. Понемногу сампо погубит весь мир. Я это вижу совершенно ясно. И не понимаю, почему этого не видят другие. Ладно моя мать — сампо овладело ее умом и сердцем, одурманило ее, поманив призраком всемогущества. Но Калма! Удивительно, но она ведет себя точно так же, как будто сампо сбило с толку и ее…

— Калма? — Ильмо не поверил своим ушам. Потом вспомнил, что нечто в том же духе говорила и Асгерд. — Ты имеешь в виду саму богиню смерти?

— Конечно, — хладнокровно ответила Ильма. — Если совсем немного подумать, сразу становится ясно, кто это все затеял. Неужели Калме мало ее владений по ту сторону Проруби и она тоже жаждет власти над мирами?

— А ты не жаждешь?

— Нет! — Ильма слегка покраснела и уточнила: — По крайней мере не с помощью сампо. Я никогда не хотела им владеть. С тех пор как я разобралась, что оно такое, сампо внушает мне ужас и отвращение. И потому не имеет надо мной никакой власти. И знаешь что самое удивительное? В нем самом нет зла, совсем. Оно было задумано и создано как источник великих благ. Я не знаю, почему оно приносит столько несчастий… Может, мы им неправильно пользуемся? Или потому что сами наши желания таковы? Вслух говорят одно — а чего хотят в душе? В иных желаниях и сам себе не признаешься, а оно все слышит… И учится…

Ильма умолкла и повернулась к озеру, прислушиваясь. Убедившись, что поблизости никого нет, она продолжала тихим голосом:

— Поэтому я и хочу, чтобы пророчество Филина сбылось. Чтобы ты нашел сампо и увез его из моей страны. Куда ты его денешь дальше — не моя забота. Пусть его заберут ваши боги и делят как хотят.

— Они хотят вернуть его на место…

— Вернуть, уничтожить, спрятать — всё равно. Лишь бы это больше никак не касалось Похъёлы. Ты невредимым прошел через владения Хиттавайнена и Карху… Тебя не убили туны… Словом, твой путь полон чудес, и я надеюсь, что это не случайные удачи. Давай, Ильмо! Пора уже исполнить то, что ты задумал. Мать считает, что ты наш главный враг. А я думаю, ты наша единственная надежда…

Вдруг ее губы задрожали. Она всхлипнула и посмотрела на него беспомощным взглядом, словно выпавший из гнезда птенец. У Ильмо сердце невольно сжалось от жалости.

— Ильма, — пробормотал он. — Что с тобой?

Ильма вдруг уткнулась лицом в колени… и расплакалась.

— Понимаешь, время вышло, совсем вышло! — говорила она совершенно растерявшемуся Ильмо, сдерживая рыдания. — Сегодня ночью Ярьямейнен со своими родичами улетел в Луотолу добывать сампо. Я ему всё рассказала, против воли! Я сопротивлялась, но он разворошил мою память, как чаячье гнездо. Если в Похъёле настанет время таких, как он, — чудовищ, которые пьют друг у друга кровь, — миру точно настанет конец! О Ильмо, мне стыдно перед собой — ни разу меня никто так не пугал, как он! Я ненавижу страх! Я Ильманейтси, дочь Лоухи!

Ильмо почти ничего не понял — он видел лишь, что царевна страдает. Ему очень хотелось как-то ей помочь, но он не знал, как…

— …потом я все рассказала матери. Это был мой долг. Я говорила и боялась взглянуть ей в глаза от стыда. А когда осмелилась — увидела там тот же жгучий стыд. И — страх! И тогда я поняла, какая она старая. Старая и слабая! Что-то во мне сломалось…

  87