Ильма подавила рыдание. Несколько мгновений она молчала, потом вытерла слезы, подняла голову и сказала холодно:
— Завтра или послезавтра мать принесет тебя в жертву. Кровь богов, что течет в твоих жилах, пойдет в жертву Калме — чем это кончится, не знает никто. А потом мать попробует еще раз подчинить себе сампо. Тебе придется очень постараться, чтобы уговорить ее этого не делать. Потому что, боюсь, эта попытка погубит и ее, и всех нас.
Она встала и расправила крылья, собираясь взлететь. Ильмо быстро обдумывал ее слова. Завтра жертвоприношение! Как же ему выкрутиться из этой ловушки? Что он может сказать Лоухи, чтобы она его услышала?
— Погоди, Ильма! — окликнул он ее. — Один вопрос. Как Лоухи относится к Вяйнемейнену?
Ильма повернулась на пороге.
— Она его опасается. Уважает. Мне кажется, она до сих пор к нему неравнодушна.
— Неравнодушна?
— Когда-то он был ее мужем. В молодости. Но она его прекрасно помнит, хотя напрочь забыла многих других мужей и любовников.
— Прислушается ли ко мне Лоухи, если я сошлюсь на его слова?
— Смотря какие слова… — Глаза Ильмы заблестели. — Ага, вижу, ты все-таки что-то задумал!
— Погоди. Пока я ничего не задумал. Ты будешь присутствовать при той встрече?
— Да, конечно.
— Приходи непременно. И постарайся, чтобы там оказалось как можно больше тунов. Желательно, из разных кланов.
— Из разных — едва ли… Мать в последнее время не жалует гостей, хотя они, как нарочно, так и лезут… Но сородичей я тебе обеспечу.
— Будут ли там мои друзья?
Ильма на миг задумалась.
— Да, будут — скорее всего, в жертву будут приносить сразу всех. Для второй попытки у нас нет времени…
— И последнее, — торопливо добавил Ильмо. В голове у него рождалась смутная идея, и он старался скорее поймать ее, пока не ускользнула. — Возможно, я задам тебе один вопрос. Какой — пока тайна. Надо, чтобы ты непременно ответила на него утвердительно.
— Какой еще вопрос? — с подозрением спросила Ильма.
Ильмо загадочно усмехнулся.
— Ну ты хитрец!
Ильма махнула ему рукой, распахнула крылья и легкой ласточкой соскользнула с края обрыва.
— И помни, я в тебя верю, Ильмаринен! — донеслось издалека.
Глава 24
Материнское заклятие
Гнездо, в котором заточили Ильмо, устроено было хоть и просто, но по-умному, и в дальний угол ветер не задувал. Снаружи стемнело, разбушевалась метель — страшно нос высунуть, словно заживо попал в Хорн. А Ильмо надел на себя всю одежду, какую только нашел, перекусил остатками вяленого мяса, забрался в спальный мешок и крепко уснул.
Утром за ним явились два жилистых туна в железной броне. Они стряхнули его с лежанки, грубо схватили за плечи и поволокли к краю. Ильмо попытался вырваться — но туны поймали его и с хохотом выбросили наружу. Ильмо даже испугаться не успел, только подумал — как нелепо все кончилось! Но тут мимо него стрелой пронеслись две крылатые твари, схватили его на лету и понесли вдоль скал, к красивой резной арке — главным вратам дворца Туонелы. Там их уже ждали… люди? Да, дюжина саами с бледными лицами и таким видом, будто их кто-то перепугал насмерть раз и навсегда. Они окружили Ильмо и куда-то молча повели его.
— Кто вы? Вы здесь служите? — спрашивал Ильмо, кое-как складывая фразы на саамском языке, но никто ему не ответил, ни один из них даже глаз не поднял. Саами провели его в небольшой круглый зал-колодец с голыми стенами. Свет в него проникал через крышу, которой, в сущности, и не было — одна большая дыра в потолке.
— Ильмо! Ты жив! — раздался радостный возглас.
Через миг в тот же зал втолкнули Аке и Ахти. Аке выглядел совсем неплохо, а вот Ахти едва держался на ногах. Обнимая его, Ильмо заметил, что друг ранен — и что никто и не подумал его хотя бы перевязать. Несмотря на бледность, Ахти так и полыхал жаром.
— У него воспалилась рана, — сказал Аке. — Плохо…
Ахти притронулся к ключице и скривился от боли.
Рубашка, пропитанная кровью и гноем, присохла к телу.
— Один упырь хотел вцепиться в шею, но промахнулся и распорол грудь, — объяснил он. — Вроде царапина, но кто знает, какая была зараза на его когтях…
— Тебя лечить надо! — с тревогой сказал Ильмо.
— Не будут они никого лечить! — злобно ответил Аке. — За каким бесом им лечить еду? До праздничного пира бы не помер, и ладно.