33 
— В Москву? Да-а… — Боярин недовольно нахмурился, но кивнул: — Да, съездить надобно… Нашему брату Кошкину ты удружил в прошлый раз немало. Узнать надобно, как он ныне держится при дворе, что там творится. Может статься, и нам от милостей великокняжеских перепадет. Однако же о другом я тебя спрашиваю. После похода нашего ты к причастию так и не подошел, не исповедался, отпущения грехов не получил.
— Не нравятся мне попы из Филаретова храма, — после короткой заминки придумал Зверев отговорку. — Злые они какие-то. В Великие Луки я на службу в воскресенье съезжу. Там причащусь.
— Ишь ты, слуг Божьих на хороших и плохих делить начал, — хмыкнул Василий Ярославович. — Никак выше Бога себя ставишь? Может, пусть Он средь слуг своих зерна от плевел отделяет?
— Пусть, батюшка, — согласился новик. — Да только, когда я в храм прихожу, я же заместо Божьего лика их рожи созерцаю. На что мне такое удовольствие? Бог в моем сердце, он попам неподвластен. А через кого таинства принимать, я уже сам решу.
— «Бог в сердце», «через кого таинства принимать», — ухмыльнулся боярин Лисьин. — Экие ты речи вести научился! Небось от Лютобора ереси такой набрался?
— А при чем тут Лютобор? — тут же насторожился Андрей. — Он против истинной веры ничего не имеет. Сам мне советовал и на службы ходить, и крестик носить нательный.
— Да не бойся, не трону я твоего колдуна! — Василий Ярославович, пусть и ободряюще, но с такой силой хлопнул Зверева по плечу, что тот пожалел об оставленном дома поддоспешнике. — Пусть живет старый хрыч. А тебе, сын, весть одну хочу донести. Не один ты больше в роду бояр Лисьиных. Матушка намедни сказывала, тяжела она ныне. Скоро брат у тебя родится, Андрей. Кровь от крови, плоть от плоти моей. Не угаснет наш род, сынок. Нет, не угаснет. Жить станем — все недругам назло. И еще их всех переживем!
Боярин перешел в галоп, уносясь по узкой лесной тропе, и Андрею вместе с прочей свитой пришлось сильно постараться, чтобы не отстать от него в едко пахнущем горячей смолой сосновом бору.
Имение боярина Лисьина охватывало земли где-то верст на двадцать с севера на юг и около десяти с востока на запад. Но это очень сильно на глазок, поскольку большую часть земель занимали леса, и границы владений — явно не прямоугольных — терялись где-то в их дебрях. Боярин же ездил только по дорогам и весям, порубежья своего не проверял. Деревень под рукой Василия Ярославовича было десять, не считая выселок и лесных отшельников-бортников и промысловиков. Бутурли, Норково Сешково, Литки, Щекаткино, Каменево, Трощино, Быково, Ломыга и Мошкари. Считать «чистую» дорогу — то, чтобы объехать все, понадобилось отмахать километров двести. Однако времени поездка заняла изрядно — больше недели. В каждой деревне помещик застревал на несколько часов, вникая во все вопросы и жалобы, а в крупных селениях — где свыше десяти дворов, — останавливался и вовсе на целый день, а то и на два. Следуя за отцом, новик потихоньку начинал понимать хитрости здешнего управления.
Прежде всего, кормили боярина крестьяне. А вот службу государь требовал — с земли. С каждых ста чатей (около пятидесяти гектаров) помещик обязан был выставить на службу — в поход или на смотр волостному воеводе — одного воина в полном вооружении: в броне, с рогатиной, саблей, с двумя заводными лошадьми. Получалось, чем меньше крестьян работало в поместье — тем труднее было боярину свести концы с концами. Мало снарядить ратника — его еще кормить-поить надо, и самому с голоду не умереть, и усадьбу достойную отстроить, и детей поднять… В общем, все, что положено. А крестьяне, коих в учебнике по истории крепостными называли, на деле все на договоре земельной аренды сидели. То есть по осени оброк оговоренный заплати — и можешь на новое место уезжать. И крутись помещик с опустевшей землей, как хочешь.
Но и это еще не все. Оказывается, каждый родившийся, где бы то ни было, на Руси человек изначально считался свободным. То есть, будь его отец с матерью хоть десять раз в безнадежной кабале — но дети их могли спокойно уезжать на отхожий промысел, учиться ремеслу в любом городе или просто поселиться в другом поместье или на черных землях.[11] Получалось, много с крестьянина спросишь — уйдет. Мало — сам пойдешь по миру, разоришься. Государство — оно ведь бездушно, как механический автомат. Положенного ополчения не выставил — поместье в казну отходит. И нет ему дела до твоих стараний и неурядиц.
33 
