9 
Казалось, Адамберг задумался, проведя пальцем по щеке.
— Странно, — тихо сказал он. — А мне показалось, она знала, за что я ее арестовал. И не сопротивлялась.
— Не она, а лишь ее часть, это и объясняет такую покладистость. Медсестра не помнит о своих преступлениях.
— Тебе удалось выяснить, каким образом гаврский убийца обнаружил Юбера номер два?
Ариана усмехнулась и стряхнула пепел на пол:
— Благодаря тебе и твоим крысам. Тогда местные газеты написали о твоих бреднях.
— Я помню.
— Юбер номер два, убийца, назовем его Омегой, сохранил вырезки, спрятав их подальше от ничем не примечательного Юбера номер один — назовем его Альфой.
— И в один прекрасный день Альфа обнаружил вырезки, спрятанные Омегой.
— Именно.
— Ты не думаешь, что Омега специально все подстроил?
— Нет, просто Альфа переезжал. Вырезки выпали из шкафа. И все пошло прахом.
— Не будь моих крыс, — любезно подвел итог Адамберг, — Сандрен бы на себя не донес. Не будь его, ты бы не занялась раздвоением личности. Все психиатры и полицейские Франции слышали о твоих работах.
— Да, — согласилась Ариана.
— С тебя пиво.
— Согласна.
— На набережной Сены.
— Как тебе будет угодно.
— И ты, само собой, не отдашь моих парней Наркотделу.
— Решать трупам, а не нам с тобой, Жан-Батист.
— Не забудь про шприц. И про землю. Займись-ка ею. И расскажи мне, в чем там дело.
Они встали одновременно, как будто фраза Адамберга дала сигнал к отправлению. Комиссар шел неторопливо, словно на прогулке, без какой-либо явной цели. Ариана попыталась было вписаться в его неспешный ритм, но мысли ее обратились уже к предстоящему вскрытию. Она не понимала, что так встревожило Адамберга:
— Тебе эти трупы покоя не дают.
— Да.
— И не только из-за Наркотдела.
— Нет. Просто…
Адамберг запнулся.
— Мне сюда, Ариана, до завтра.
— Я права? — не отставала она.
— Это не имеет значения для экспертизы.
— И все же?
— Да это просто тень, Ариана, тень, склонившаяся над ними или надо мной.
Ариана смотрела вслед Адамбергу. Прохожих для него не существовало. Она узнавала его покачивающийся силуэт и походку, двадцать три года спустя. Тихий голос, медленные жесты. Когда он был молод, она не обратила на него внимания, ни о чем не догадалась, ничего не почувствовала. Если бы можно было повернуть время вспять, она бы по-другому выслушала его историю про крыс. Ариана сунула руки в карманы халата и повернула к двум трупам, которые дождались ее, чтобы войти в Историю. Просто тень, склонившаяся над ними. Сегодня она понимала эти нелепые слова.
VI
Нескончаемые часы сидения в чулане лейтенант Вейренк использовал для переписывания крупными буквами пьесы Расина — для бабушки, которая уже мало что видела.
Никто не понимал, почему вдруг бабушка, оставшись сиротой после войны, воспылала такой исключительной страстью именно к этому автору. Все знали только, что когда загорелся монастырь, куда ее отдали на воспитание, бабушка вынесла из огня полное собрание сочинений Расина, погиб только том с «Федрой», «Эстер» и «Аталией». Пьесы Расина явно были заповеданы ей Всевышним, потому что деревенская девчонка читала их запоем одиннадцать лет подряд. Выйдя из монастыря, она получила собрание сочинений в подарок от настоятельницы в качестве духовного напутствия и честно продолжила чтение по кругу, ничем больше не интересуясь. Ни разу ей не пришло в голову заглянуть в «Федру», «Эстер» и «Аталию». Бабушка постоянно бормотала себе под нос тирады из своего верного спутника, и маленький Вейренк рос под звуки ее речитатива, столь же привычного для его младенческих ушей, как детская песенка.
Но на свою беду, он заразился бабушкиной манией, инстинктивно отвечая ей в той же манере, то есть шестистопными стихами. Правда, в отличие от бабушки он не сидел ночами, пропуская через себя тысячи поэтических строф, и теперь вынужден был сочинять их самостоятельно. Пока он жил дома, все как-то обходилось. Но лишь только его выкинули во внешний мир, расиновский тик сослужил ему дурную службу. Безуспешно пытался он его подавить, чего только не испробовал, но, отчаявшись, пустил дело на самотек. Вейренк беспрерывно что-то сочинял, бормотал, совсем как бабушка, и начальники с трудом выносили его причуды. Впрочем, стихотворчество неожиданно пригодилось ему — изложение жизни шестистопным способом создавало непреодолимую — и ни с чем не сравнимую — дистанцию между ним и мирской суетой. Этот эффект удаленности всегда приносил успокоение и склонял к раздумьям, а главное, уберегал от непоправимых ошибок в пылу сражения. Расин, несмотря на свои напряженные драмы и огненный слог, оказался лучшим противоядием от вспыльчивости, мгновенно охлаждая все чрезмерные порывы. Вейренк на нем не экономил, поняв наконец, что бабушка именно таким образом упорядочивала и оздоровляла свою жизнь. Собственное снадобье — никому не ведомое.
9 
