31 
Путник испытующе поглядел на Рыску и снова огорошил ее простеньким, казалось бы, вопросом:
— Ты часто используешь свой дар?
— Ну… приходится, — настороженно призналась девушка.
— И хорошо получается?
— Как когда. — «Зачем ему это? Прикидывает, какая из меня противница?»
— И сколько жизней ты им спасла?
— Э-э-э… две.
— Без своей, — уточнил путник.
— Одну, — еще больше смутилась Рыска.
— А могла бы сто. Тысячу. Ценой всего десяти — пятнадцати крыс.
— Людей!
— Добровольных жертв.
К изумлению путника, девушка зажмурилась и резко провела ребром ладони сверху вниз.
— Я рублю этот узел.
— Что?!
— Я уверена, что вы неправы, но не могу понять, в чем именно. Просто знаю. Так что извините, но я пойду. Замерзла уже, да и друг будет волноваться. — Рыска подумала, не добавить ли вежливое «до свидания», но снова видеться с наставником Алька ей вовсе не хотелось, а «прощайте» вышло бы еще наглее молчания. Поэтому девушка просто развернулась и пошла к кормильне, гордо расправив плечи. «Дойду, в спину не ударит», — уверенно подсказывал дар видуньи.
Ударил, только не клинком, а ответом на вопрос, о котором девушка уже позабыла.
— Я не теряю надежды, что из Алька выйдет замечательный путник. Или яркая «свеча». И я готов подождать — любого исхода.
Рыска только сейчас сообразила, что крысы у него при поясе не было.
* * *
В бутылях сильно убыло, прибыв в основном в Альке. Взгляд у саврянина стал совсем стеклянный, но из него хотя бы исчезла боль. Жар тренькал на гитаре, простенький приятный мотивчик вплетался в шум кормильни, не привлекая особого внимания. А жаль: вору его очень не хватало. Неделя, конечно, не полгода, но Жар не привык обходиться без подружки дольше пары ночей. Увы, все девицы, которым он выразительно подмигивал, кривили подкрашенные губки и отворачивались. Бродяги с недельной щетиной, которым не хватило даже на приличное вино, их не интересовали.
— Тебе какие больше нравятся — черненькие или беленькие? — Язык у Алька уже заметно заплетался.
— Я их не по волосам оцениваю, — многоопытно возразил Жар. — Вон у той… ничего.
— А зад как доска, — безжалостно заметил саврянин.
— Ну это кто с какой стороны любит. — Вор с опаской оглянулся на дверь, но Рыска еще не вернулась. Живот ей, что ли, прихватило?
— Д-дай сюда, — Альк внезапно перегнулся через стол и выдернул у Жара гитару, — щас мы их… подманим. Всяких.
— Отдай, — возмутился вор, — ты же пьяный, струны порвешь!
— Я — пьяный?! — Саврянин с нажимом мазнул рукой по гитаре, заставив ее возопить на все семь голосов. — Ха! Да я еще даже не начал пить.
— Вот и петь тоже не начинай!
Альк, не обращая на него внимания, принялся подкручивать колки.
— Что ты делаешь? У меня запасных нету!
— Ничего, сопрешь где-нибудь. — Саврянин прокашлялся и громко, хоть и не шибко уверенно взял аккорд.
Разговоры поутихли, люди стали оборачиваться — кто с любопытством, кто раздраженно, и при виде белокосого пьянчуги их настроение отнюдь не улучшилось. Жар приготовился затыкать уши, но последующий проигрыш, длинный и сложный, Альк исполнил на удивление хорошо. Напряженная тишина сменилась тишиной выжидательной.
- Завтра наше время закончится,
- Разлетится драными клочьями,
- Утром, криком вороньим порченным,
- Заплету в клинок одиночество.
В дверях появилась Рыска, какая-то взъерошенная и растерянная, непрерывно оправляющая одежду, хотя с ней все было в порядке. Увидела певца — и застыла с раскрытым ртом.
Пальцы перескочили по грифу, сломали ритм — для припева.
- И сказал бы, что все наладится, —
- Только лгать тебе не умею.
- Чуть шагнуть за порог успею,
- Как следы мои ветром сгладятся.
Не сказать чтобы Альк был таким уж великим менестрелем, да и песню он пел не свою, по крайней мере Рыска где-то ее слышала. Но манера исполнения завораживала, пробирала до косточек. Голос то набирал силу, то понижался до полушепота, и казалось, это к тебе, к тебе одной обращены страстные слова, от которых сладко щемит в груди.
- Драгоценная, верная, чуткая,
- Все отдал бы за счастье наше я —
- Да никто в небесах не спрашивал,
- Торговаться с богами хочу ли я.
- Плакать некогда, не в чем каяться:
- Что получено, то оплачено,
- Не сыграть эту жизнь иначе нам —
- Ведь иначе не жить, а маяться…
- На дорогах судьбы распутица,
- Грязь да холод — куда направиться?
- Вправо, влево, вперед — что нравится,
- Лишь назад, увы, не получится…
- Завтра утром… Спи, моя милая,
- На плече моем до рассвета.
- Пусть впитается в память это,
- Пусть нас это сделает сильными…[1]
Музыка стихла, но никто из слушателей не шелохнулся. Альк довольно ухмыльнулся, не поднимая головы, и стал наигрывать другую мелодию. Опять — долгое виртуозное вступление, игра на публику: мол, брякать в лад все умеют, а поди на одной музыке выедь! Хрипловатый голос влился в нее так неожиданно, что слушатели невольно вздрогнули. Жар побледнел и попытался пнуть Алька под столом, но тот непринужденно развернулся, убрав оттуда ноги, и продолжил петь.
31 
