Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
92 
Как сказал Сент-Джеймс? «Мой тесть»? Два коротких слова уничтожили социальные барьеры, отделявшие его от жены.
Вот потому-то она и любит его, догадалась Барбара.
На обратном пути она исподтишка наблюдала за Линли. Каково это — знать, что ему не хватило мужества удержать Дебору, мучиться от того, что любви он предпочел титул и семейную спесь? Как же он терзается теперь, как презирает себя! Как он горестно одинок!
Линли почувствовал на себе ее взгляд.
— Вы сегодня хорошо поработали, сержант. Особенно в гостиной. Четверть часа удерживать Хэнка на месте — да за это можно и к медали представить.
Эта похвала согрела ее, словно глоток спиртного.
— Благодарю вас, сэр. Сент-Джеймс согласился помочь?
— Да, он согласился.
Он согласился, мысленно повторил Линли и цыкнул языком, выражая этим звуком презрение к самому себе. Папка с делом небрежно валялась на тумбочке у кровати. Линли уронил поверх документов свои очки, потер глаза и взбил подушки, чтобы удобнее было на них опираться.
Дебора заранее рассказала все мужу. Это было совершенно ясно. У Саймона был готов ответ на случай, если Линли попросит о помощи. Сент-Джеймс сразу же сказал: «Ну конечно же, Томми. Что надо сделать?»
Разве он мог ожидать от них другого! Дебора еще утром угадала, как беспокоится Линли из-за зашедшего в тупик расследования, и поспешила подготовить Сент-Джеймса, чтобы тот помог ему, и Сент-Джеймс, конечно же, согласился без колебаний. Малейшее колебание — и Линли вновь бы ощутил бремя вины, вновь бы ожил тот неукротимый раненый тигр, которого все трое старались усыпить.
Откинувшись на подушки, Линли устало прикрыл глаза. Утомленный разум скользил в прошлое, к счастливым воспоминаниям. Обворожительные картины прежних радостей, не омраченных ни болью, ни виной.
- Таис близ царя сидит,
- Любовь очей, востока диво;
- Как роза — юный цвет ланит,
- И полон страсти взор стыдливый.
- Блаженная чета!
- Величие с красою!
- Лишь бранному герою,
- Лишь смелому в боях наградой красота![4]
Нежеланно, непрошено выплыли из подсознания строки Драйдена. Линли заглушил их, загнал обратно, полностью сосредоточившись на этом усилии. Он даже не слышал, как отворилась дверь и кто-то подошел вплотную к его кровати. Он не замечал постороннего присутствия, пока прохладная рука не коснулась его щеки.
— Мне кажется, вы нуждаетесь в Оделл, инспектор, — шепнула Стефа.
12
Он ошарашенно уставился на нее. Он ждал, что светская маска вернется на его лицо, что перед вечерней посетительницей предстанет знакомый всему лондонскому свету повеса, который весело смеется, ночи напролет танцует и на каждое слово готов дать легкий и остроумный ответ. Но этого не случилось: явление Стефы, материализовавшейся из ниоткуда, разрушило последнюю линию обороны. Он разом утратил все навыки волокитства — единственное, что он сумел, это бестрепетно встретить взгляд ее прекрасных глаз.
Нужно было обрести чувство реальности, убедиться, что женщина не грезится ему, не порождена воспоминаниями. Протянув руку, Линли коснулся пышных волос. Какие мягкие, удивился он.
Поймав его руку, Стефа поцеловала ладонь, запястье. Ее язык тихонько заскользил по его пальцам.
— Позволь мне любить тебя сегодня. Позволь мне разогнать тени.
Она говорила едва слышным шепотом. Ее голос, казалось, тоже был частью сна. Но нежные руки скользили по его щекам, подбородку и шее, и, когда Стефа склонилась над ним и он ощутил сладость ее рта и прикосновение языка, Линли понял, что она — самая животрепещущая реальность, она — настоящее, пытающееся изгнать прошлое.
Он хотел бежать прочь от этого натиска, укрыться в том блаженном воспоминании, которое служило ему броней весь последний год, весь год, когда желание было мертво, тоска сделалась глухой, а жизнь — пустой и бессмысленной. Но женщина не позволила ему уклониться, она целенаправленно уничтожала защищавшие его доспехи, и Линли чувствовал не сладостное избавление, а ужас перед необходимостью душой и телом слиться с другим человеком.
Он не мог, просто не мог. Нельзя допустить, чтобы это произошло. Он отчаянно хватался за последние остатки своей брони, тщетно мечтая стать прежним, бесчувственным, полуживым, каким он был лишь полчаса назад, но этого мертвеца вытеснял другой, настоящий — нежный и уязвимый человек, что всегда прятался в нем.
92 
