75 
– Интересно, – искренне сказал Мазур. – А подтекст? Степень аллегоричности?
– Я тебе просто хотел показать этой притчей, как легко простому визирю потерять голову, если он не продумает заранее свои действия на десять ходов. А значит...
Он с нешуточным облегчением умолк, отвернулся – к ним уже приближались, кланяясь и чуточку приседая, две «китаянки» – в безукоризненных кимоно, с веерами. Доморощенные гейши улыбались со всем почтением, мелко семенили и играли глазками – словом, изо всех сил старались соответствовать интерьеру.
Проинструктированный и насчет здешних правил, Мазур встал, едва прелестница потянула его за рукав. Направился следом за ней на второй этаж по столь же темноватой лестнице, где горели редкие сиреневые фонарики и резковато пахло какими-то благовониями – такое впечатление, не китайскими и не японскими, а вовсе даже индийскими. Гига со своей красоткой поднимался следом, тяжело ступая.
Второй этаж, несмотря на ту же самую отделку в экзотическом стиле, выглядел насквозь утилитарно – сплошные ряды дверей по обе стороны, как, собственно, в борделе и следует. На дверях белели таблички с иероглифами и номерами – увеличенные копии бирок.
Неизвестно, кто у Гвоздя планировал операцию и как он этого добился, но «нумера» им с Гигой достались соседние. Мазур вошел вслед за девушкой, легонько коснувшись левым локтем кобуры под мышкой.
Комнатка убрана с той же дешевой экзотикой, начавшей уже надоедать: большая постель под балдахином – Мазур плохо помнил такие детали, но у него засело в памяти, что у китайских кроватей балдахинов вроде бы не имелось – деревянные статуэтки по углам (львы, бегемоты, пузатые веселые монахи), ажурный сиреневый фонарь под потолком...
Девица, старательно семеня, обогнула его, прошла к кровати, откинула розовое атласное покрывало и поклонилась ему, сложив ладошки перед грудью.
– Очень мило, – сказал Мазур, чтобы не стоять дурак дураком. – А по-русски ты, значит, совсем не умеешь?
Она таращилась на него с деланным недоумением. Беспомощно пожала плечами, прощебетала, глядя в глаза столь же невинно и открыто, как выступающий перед избирателями политик:
– Скоса мов акаримаси...
– Понятно, – кивнул Мазур. – Китай, значит? Чина?
– Чина, Чина! – улыбаясь во все сорок четыре зуба, заверила гейша. – Китай, Китай...
И, опустившись перед Мазуром на колени, нацелилась развязать шнурки на его туфлях.
Как ни была приятна эта процедура сердцу любого мужика, Мазур никак не мог позволить сейчас, чтобы с ним этакое проделали: не хватало в самый ответственный момент остаться босиком, кинуться за кем-нибудь в погоню, пятками шлепая...
– Э нет, подожди. – Мазур бесцеремонно поднял ее под микитки, поставил на ноги. – Русскому человеку нужно не ботинки снимать, а выпить первым делом предложить...
– Выпить-выпить, моя это понимай! – промурлыкала она, проворно извлекая из черного лакового шкафчика поднос с графином и теми же пиалушками.
– Сакэ? – спросил Мазур, снова внутренне передернувшись при одном воспоминании о горячей водке.
– Сакэ-сакэ! – заверила гейша, разливая по пиалушкам.
– Подожди, – сказал Мазур, садистски осклабясь про себя. – Выпить мы тоже успеем, радость моя, жемчужина Китая... Давай-ка я на тебе пока проверю свое знание китайского. Зря я его шесть лет долбил, что ли? Мне ж с настоящей китаяночкой поговорить охота на ее собственном наречии...
Естественно, он говорил все это по-русски, доброжелательно ухмыляясь – и видел, как на лице у нее мелькнула тревога. Вряд ли знатоки китайского толпами бродили по здешним коридорам – и вряд ли, буде таковые отыщутся, они брались беседовать с гейшами на их «родном» наречии. Не за этим сюда приходят, знаете ли...
– Итак... – сказал Мазур, притворяясь, что не замечает ее растущего смущения. – Катана вакадзаси тэнто, джоу-до аригато, бака-нака-тодэс, вакаранай?[2]
Гейша мрачнела на глазах, улыбка пропала напрочь.
– Ну, что молчишь? – безжалостно продолжал Мазур. – Только не притворяйся, будто у меня плохой выговор. Не то заведение кончал, учили нас неплохо, знаешь ли... – Он подошел вплотную и, крепко ухватив девушку за локоть, прикрикнул: – Ты мне не молчи тут, как партизанка в гестапо! Живо отвечай, косоглазая! – Он незатейливо изображал подвыпившего и потому переменчивого в настроениях нахала. – Иводзима рё, бу, микадо вакаранай, вассё-вассё, хэнь хао, сулянчжень тунчжи? – И, резко переменив интонацию, рявкнул: – Тебе что, в лоб заехать, паршивка?
75 
