Особенно,... 
48 
Однако шло время, а молодая дама отнюдь не пыталась развивать затронутую тему. Она сидела в той же позе, небрежно покачивая носком туфельки, и на ее лице играла мимолетная улыбка.
В конце концов он сам решился подать реплику:
– По-моему, социал-демократы – вполне приличная партия, и хранить им верность отнюдь не зазорно…
– Господи, да кто же с этим спорит? – рассеянно отозвалась Надежда. – Вы неподражаемы, Коля… разрешите, я вас буду так называть? Попросту, без церемоний… Со своей стороны, разрешаю называть меня Надей. Спасибо, что приняли мое приглашение, Коля. Я не особенно и люблю этот скучный городок, несмотря на всю его историческую славу… нет, положительно, вы сидите, как на иголках.
– Любопытство мучает, – честно признался Сабинин. – Пытаюсь угадать, что за дело у вас ко мне.
– А если никакого дела и нет? – спросила Надя. – По крайней мере, сегодня. Что вы так смотрите? По-вашему, грозные боевики обязаны таковыми оставаться двадцать четыре часа в сутки?
– По моим наблюдениям, все обстоит совершенно иначе, – сказал Сабинин. – Все мои знакомые здешние революционеры не чужды… гм… радостям жизни.
– Вот видите. Поскольку мы с вами – не исключение из правил на общем фоне, а самые обыкновенные люди, предлагаю посвятить этот вечер каким-нибудь невинным удовольствиям. Согласны? Нет, изобразите что-нибудь этакое… достойное черного гусара, пусть и бывшего.
Принимая игру, он охотно встал и щелкнул каблуками:
– С превеликой охотой, фрейлейн Гесслер!
– Что вы предложили бы?
– Вот тут я в затруднении, – пожал он плечами. – Плохо знаю этот город, совершенно не могу представить, куда можно повести даму, не в обычное же кафе…
– А если дама предложит посетить притон разврата? Верните на место вашу нижнюю челюсть, Коля. Я не имею в виду что-то вроде низкопробного борделя, – без запинки выговорила она соленое солдатское словечко. – Совсем наоборот. Здесь есть заведения, которые ничуть не соответствуют традиционному представлению о притонах разврата, но все равно, с точки зрения полиции, являют собою противозаконные и предосудительные увеселения. Не побоитесь меня сопровождать в одно из них?
Он вспомнил о давешнем решении ничему не удивляться, браво поклонился:
– Почту за честь!
– Вот это уже совсем похоже на черного гусара. Будьте так любезны, подайте мне накидку… Благодарю. Экипаж вы, конечно, отпустили?
– Нет, велел дожидаться, – признался Сабинин. – Я не исключал, что вы не захотите говорить в гостиничном номере о делах. Меня здесь прилежно учат конспирации… Да и Кудеяр говорил о вас, как об исключительно опытном… опытной… ну, вы понимаете.
– А что он еще обо мне говорил? – прищурилась Надя.
– Что вы опытны, умны, крайне опасны…
– И все?
– А что он еще мог говорить? – с самым невинным видом сказал Сабинин чистую правду.
Надя испытующе смотрела на него. Сабинин встретил ее взгляд спокойно.
– Ну что ж, пойдемте, Коля.
…Фиакр остановился у кафе «Веrgbach».[22] Сабинин здесь еще не бывал, но как-то проходил мимо. Заведение, конечно, не относилось к перворазрядным, но и ничуть, по оставшимся у него впечатлениям, не смахивало на низкопробный притон. Самое обычное заведение «из приличных», на которые город богат, с совершенно нейтральным названием…
Он, однако, благоразумно оставил свое мнение при себе, по-прежнему придерживаясь самой выигрышной в его положении тактики: не забегать вперед и ничему не удивляться. Швейцар распахнул перед ними высокую стеклянную дверь, разрисованную синими и желтыми цветами. Вестибюль с мраморным полом и электрической люстрой. Слева, за низкой широкой аркой, – самый обыкновенный зал, где позвякивают стекло и серебро, проносятся проворные официанты, за столиками расположилась обычная, ничем не примечательная чистая публика, и музыканты на полукруглой эстраде с расписным задником вразнобой настраивают инструменты. На притон походит примерно так же, как дортуар Смольного института – на кафешантан.
Он приостановился, собираясь провести свою даму под арку, поскольку вроде бы больше и некуда было направить стопы, но Надя, послав лукавый взгляд из-под полуопущенных ресниц, легонько нажала пальцами на его локоть, направляя в другую сторону, к тяжелой зеленой портьере. Первой скользнула меж занавесями, ловко и уверенно.
За портьерой обнаружился коридор, ярко освещенный двумя электрическими бра, упиравшийся в такую же портьеру, двойника первой. Зеленый бархат тут же колыхнулся, и в коридоре возник широкоплечий детинушка, статью и рожею (пусть и тщательно выбритой) более всего напоминавший волжского крючника из возлюбленных романистом Горьким типажей. На нем, однако, был смокинг и даже белые перчатки на широченных лапищах.
48 
