99 
Едва громыхнули массивные двери парадного, как неподалеку от дома, возле крохотного ресторанчика, где подавали отменную пачу[65] и почти домашнюю долму[66] (сам пробовал за завтраком), остановился невзрачный "фиат" с затемненными стеклами.
Из него вывалила по меньшей мере странная компашка. Ее отличительной чертой были просторные, будто на вырост, пиджаки.
Под ними с левой стороны мой наметанный глаз различил подозрительные выпуклости, что наводило на определенные размышления.
Компания без излишней спешки зашла в ресторан, откуда, как я выяснил еще с утра, хорошо просматривались все подходы к дому, расположенному напротив книжного магазина.
Но даже то, что все четыре хмыря были при "дурах", меня вовсе не смутило.
Иное заставило трепыхнуться мое бедное сердце, измученное ночными скачками с неистощимой на выдумки Джоанной: среди них я заметил уже знакомого итальяшку с мятыми ушами, недобитого мною солдата мафии, прибывшего в Стамбул вместе с моей подопечной.
Все мы сильны задним умом. Но теперь, удаляясь прогулочным шагом от книжного магазина, я мысленно представлял свой второй, не нанесенный, удар на добивание.
Вспомни я в тот момент заветы наставников, насколько уменьшилось бы забот…
Черный ход в заветный дом, как я выяснил заранее, оказавшийся борделем, но высшего класса (его называли "гаремом"), был закрыт на внутренний замок. Повозившись минуты две с отмычками, я проник внутрь, запер дверь на задвижку и начал подниматься по лестнице, загаженной котами.
К вони кошачьего дерьма примешивался сладковато-приторный запах анаши и восточных благовоний, и, когда я наконец очутился в своего рода приемной, где важно восседала старая скрюченная карга, мне вдруг до икоты захотелось побыстрее опорожнить неожиданно оказавшийся переполненным желудок.
– Эфенди, эфенди… – залопотала немного испуганная старушенция, кланяясь, словно китайский болванчик, и пытаясь изобразить привлекательную улыбку.
Лучше бы она этого не делала. Позыв на рвоту усилился, и я поторопился выпить стакан воды, предложенный озадаченной страхолюдиной. Похоже, она решила, что я после жестокого похмелья.
А испугаться старой карге было от чего. Несмотря на то, что она не спускала глаз с входной двери, я материализовался перед нею будто джинн по имени Хоттабыч, вырвавшийся на свободу из бутылки после тысячелетнего заточения.
– Ханым,[67] – обратился я к ней, вежливо кланяясь. – Меня здесь ждут. – А? Что? – прикинулась глухой старая курва.
И приложила свою обезьянью лапку к сморщенному уху.
– Да ладно тебе, грымза, – грубо рявкнул я в ответ. – Дурочку тут мне строишь. Хайруллах-бей здесь? – Хи-хи-хи… Хайруллах-бей… хи-хи…
Старуха затряслась от избытка чувств и снова начала кланяться.
– Там, наверху… четвертая дверь налево… да благословит аллах щедроты достопочтенного Хайруллахбея… хи-хи…
Я демонстративно сплюнул скопившуюся слюну прямо на цветастый турецкий ковер и мигом взлетел на второй этаж. Комната, где меня ждал Хайруллах-бей, охранялась "гориллой" с тупой невыразительной рожей.
Пока я шел по устеленному коврами коридору, он глядел на меня, как голодный пес на свалившуюся с небес сахарную кость.
Из-за закрытых дверей слышались музыка – играли на струнных инструментах – и заунывное пение, временами оживляемое звоном бубенцов и глухими ударами в бубен. – Ну?
Телохранитель Хайруллах-бея посмотрел на меня, как баран на новые ворота.
Я молча показал ему свою "Омегу" – стрелки в это время уже повернули на второй час. И три раза щелкнул пальцами – это был заранее обусловленный пароль. – Шшас…
Примерно так в переводе на русский звучало слово, которым облагодетельствовал меня тупоголовый мордоворот. Буркнув еще что-то, он скрылся за дверью.
Через минуту телохранитель вернулся на прежнее место. А мне небрежным жестом указал на вход.
Комната напоминала музей восточного искусства. Она была сплошь завалена и завешана коврами, выцветшими и потертыми от времени, и наполнена самыми разнообразными предметами: низенькими столиками, золочеными канделябрами, медной посудой, зеркалами, сундучками, шкатулками и прочей дребеденью, будто взятой напрокат из антикварного магазина.
Посреди всей этой утвари, на холме из подушек, возлежал сам Хайруллах-бей. Перед ним, на столике, инкрустированном слоновой костью, стоял кофейник и чашка с остывающим кофе.
99 
