Особенно,... 
109 
Белофинны напали!
Стоп, какие белофинны? Я же в поезде...
Краем глаза он заметил, что очень похоже среагировали и многие фронтовики – ссыпались с полок, рассредоточились по углам, пытаясь укрыться от прямого огня.
Душераздирающий вопль издал паровоз и вопил, вопил, вопил...
Спартак проснулся окончательно, помотал головой. Поезд стоял на каком-то полустанке, снаружи доносилась хаотическая пальба – стреляли, судя по звукам, из винтовок, пистолетов, автоматов, галдели что-то бессвязное на разные голоса... но палили явно не по вагонам – потому как стекла не сыпались, не летела щепа, ни в кого до сих пор не попали, что было категорически невозможно: стрелки находились возле самого состава...
Рывком распахнулась дверь в тамбур, пустив внутрь холодный воздух, и в коридоре появился давешний лейтенант. В расстегнутой форме. С безумными глазами, перекошенным ртом, с бутылкой в одной руке.
И с автоматом в другой.
«Все, сейчас начнет поливать свинцом...» – понял Спартак и попытался забиться еще глубже под нары.
– Братцы... – плачущим голосом сказал лейтенант, обращаясь к зекам, и по щеке его действительно покатилась мутная слеза. – Братцы, победа! Германцев победили, теперь мир! Война кончилась!..
И вывалился обратно, даже не заперев за собой тамбурную дверь. Спартак переглянулся с Федором. Федор секунду тупо глядел перед собой, потом вскочил и заорал на всю камеру: «Ур-р-ра!!!»
А Спартак отчего-то почувствовал тоску и злость. В конце концов, он тоже воевал, он тоже имеет право радоваться вместе с теми, кто празднует снаружи, а не киснуть в арестантском вагоне...
Состав дернулся и, постепенно набирая ход, покатил дальше. Но спать уже никто не хотел и не мог. Зеки получили новую пищу для разговоров и споров – и урки, и фронтовики обсуждали единственную тему: возможность скорой амнистии. Обсуждали бурно, чуть ли не до потасовки. Одни стояли на том, что амнистия грядет, другие доказывали, что на всех она не распространится.
Спартак в диспуте участия не принимал, лежал на нарах и смотрел в качающийся потолок. Он отчетливо понимал, что если амнистию и объявят, то его самого она уж точно не коснется. И он, успокоенный этой мыслью (а что себя зря терзать – освободят, не освободят?), вновь задремал.
* * *
На очередной остановке со стороны тамбура донеслось азартное сипение, звуки ударов, выкрики вроде: «Он еще брыкается, гад нерусский!..» – и опять глухие тычки. Двое сержантов почти волоком тянули по коридору отчаянно вырывающегося человека. Возле камеры Спартака со товарищи процессия остановилась, из-за спин сержантов протиснулся лейтенант и отпер дверь. Вояки попытались впихнуть несчастного внутрь, но тот каким-то непостижимым образом извернулся и вцепился зубами в руку сержанта.
– Падла! – взревел укушенный, а его напарник, коротко размахнувшись, хрястнул бедолагу по голове автоматным прикладом. Человек рухнул на пол коридора.
– Любимцев, ты его не прибил часом? – озабоченно наклонился над лежащим лейтенант.
– Ничего, товарищ лейтенант, в самый раз, – оскалился сержант, – так сподручней грузить будет.
Закинув автомат за спину, он толкнул второго сержанта, разглядывающего свою прокушенную, кровоточащую ладонь.
– А ну, взяли!
Один схватил лежащего за руки, другой за ноги, и, как мешок с мукой, они кинули трофей на пол камеры, прямо под ноги Спартака. Лейтенант запер дверь, и троица удалилась в конец вагона.
Новенький – совсем старик, лет ему было около шестидесяти – слабо застонал, а Спартак только сейчас заметил, что одет он совершенно иначе: добротные сапоги с непонятным узором, брезентовые штаны и куртка, явно сшитая из выделанной кожи оленя, под которой виднелась синяя, с вышитыми загогулинами на воротнике рубаха. Седые спутанные волосы запачканы кровью, под левым глазом наливался здоровенный синячище. И, что характерно, никаких вещей с собой.
– Саттана перкеле, – пробормотал вновь прибывший и сел, обхватив голову руками, – саттана перкеле...
Обитатели вагона, даже блатные, свешиваясь с полок, разглядывали нового пассажира с неподдельным недоумением и интересом. Значит, подобное здесь не в порядке вещей?..
– Гляди, братва, что за чудо-юдо рыба-кит в нашей камере сидит, – нараспев протянул один и ловко спрыгнул на пол. Опустился на корточки, заглянул гостю в лицо, спросил:
– Ты кто таков, обзовись, чудо!
– Ен уммара тейта... Минула саркее паата...
109 
