Особенно,... 
134 
– А вот как товарищ по несчастью я вас вполне понимаю, – продолжал Рожков, все так же покачивая ногой. – В нашей скудной на удовольствия жизни ценна любая мелочь, способная скрасить существание. Пусть эта мелочь и крайне вредна.
– Все познается в сравнении, гражданин эскулап. В сравнении с нашей жизнью вашу скудной на удовольствия никак не назовешь, – проговорил Спартак, туша самокрутку о край массивной стеклянной пепельницы. Он закрыл глаза и растянулся на узкой, застеленной клеенкой кушетке.
От первой после долгого воздержания самокрутки голова чуть не срывалась в пике.
– Ага, это вы, товарищ больной, хитро намекаете на выдаваемый под медицинские нужды спирт, на усиленное питание и на сестричку Дашеньку. Правильно я понимаю? – Рожков протянул руку, снял со спиртовки закипевший чайник, поставил его на лежащую на столе деревянную плашку. – Что ж, не отрицаю, мое положение имеет некоторые выгоды. Вроде бы грех жаловаться. Еще и работаю по профессии, совершенствую, так сказать, мастерство... Однако... – голос доктора неожиданно сорвался в крик: – В гробу видал я такое счастье, черт побери! Всю жизнь мечтал зарыться в глухомань, трахать медсестру-олигофреничку и каждый день с карандашом в руке подсчитывать, сколько осталось до воли! А мне тогда, между прочим, будет уже за полтинник...
Он хотел что-то еще добавить, но сдержался.
Спартак знал историю доктора Рожкова – тот сам поведал ее не далее как вчера, когда они, врач и пациент, на пару здорово поуменьшили больничные запасы медицинского спирта. Да и сам Спартак, кстати, вчера чересчур разоткровенничался, много лишнего про себя рассказал. М-да... Не то чтобы есть повод в чем-то подозревать товарища фельдшера, а просто... ни к чему это вовсе, лишнее – оно и есть лишнее!
Ну так вот... бывший ленинградский доктор Рожков Петр Александрович с формальной точки зрения был осужден совершенно справедливо – за кражу и сбыт медицинских препаратов. С моральной же точки зрения у него имелось оправдение: его родившийся в последний год блокады двухлетний ребенок рос слабым и постоянно болел. Как врач Рожков не мог не понимать, что ребенка надо хорошо кормить, что ему нужны витамины, иначе с какой-нибудь очередной хворью детский организм просто-напросто не найдет сил справиться и любое, даже самое квалифицированное лечение окажется бесполезным. И Рожков не смог ничего другого придумать, кроме как носить на «блошиный рынок» позаимствованные в амбулатории, где он работал, медикаменты и менять их на еду. Уже в лагере сидельцы со стажем объяснили Рожкову, что действовал он крайне неумно. Ему бы следовало сперва аккуратненько прощупать подходы, найти человечка, которому можно напрямую и постоянно сбывать товар, конечно, за чуть меньшее вознаграждение, но зато и с меньшим для себя риском. Впрочем, задним умом все крепки, в том числе и умные, бывалые сидельцы, которые почему-то все же оказались в местах не столь отдаленных, а не гуляли до сих пор на свободе, несмотря на весь свой ум и бывалость.
Ну а суд руководствовался не моральным, а исключительно уголовным кодексом и впаял пойманному медику на всю катушку. И еще: как уяснил Спартак, с Рожковым можно говорить о чем угодно, но только не о его оставшемся на попечении матери ребенке...
– Нет, товарищ доктор, моими легкими вашему медицинскому брату полюбоваться не удастся, не доставлю такого удовольствия, – головокружение прошло, и Спартак снова сел на кушетке. – Назло медицине загнусь от иных естественных причин, например, от вертухайской пули. Ну а до того продолжим смолить отраву, а также и вообще по возможности будем устраиваться, глядючи на вас, с наибольшими удобствами и приятностями.
Рожков прищурился и пистолетом нацелил в Спартака палец.
– Очень своевременно и кстати подняли вопрос, товарищ больной. Как раз насчет «удобств и удовольствий». Могу вас обрадовать, имеется возможность наверстать, – голосу Рожкова вернулась привычная спокойно-ироничная интонация, он снова принял вальяжную позу, снова закачал ногой. – Как известно, начальником, или, вернее, начальницей, нашего лечебного заведения является некая дама по фамилии Лаврентьева, а по имени Ольга Леонидовна... Не надо морщиться, больной. Я понимаю, что вы ее имели удовольствие созерцать. Женщина, конечно, не первой молодости и не самых изящных форм. И «Казбек» курит, что твой паровоз. Однако страстна и любвеобильна. И главное – умеет быть благодарной. А при ее здешних возможностях...
134 
