147 
– Как я понимаю, после этого бандеровцам жить враз стало легче, – глухо сказал Спартак. – Давить их перестали. Тогда чего ж они сдернули толпой не до поимки людоеда, а после?
– Это верно, трюмить их и вправду стали меньше... Да вот только это давилово и что сожрали их кента нервы им на кулак намотало. Вольтанулись все, как ибанашки! А тут еще со жратвой стало совсем кирдык. Не только среди хохлов. Вопили как один: «Все подохнем, а не подохнем, так сожрут!» А добил западэнцев слушок, что их бандеровский отряд готовят в полном составе отправить в расход, чтобы, дескать, уменьшить количество едоков и за их счет увеличить пайки другим сидельцам. Ну и сорвались лесные браться с катушек. Дозрели. Видимо, кто-то из ихних авторитетов надорвал струну, повел за собой. И они ломанулись. Эх, жизнь наша сучья, теперь кто знает, что на киче начнется. Легавые сейчас, думаю, террор устроят почище красного и белого. А ежели еще с хавкой не поправят...
Клык обреченно махнул рукой.
– И сам побежишь, как бендера, куда глаза глядят, в леса и по снегу.
– Побег шансов не имеет, – сказал Спартак. – Даже самый что ни на есть массовый.
– А что имеет?
– Восстание. Только восстание. Ну или чалиться до звонка...
* * *
Спартак вошел в воровской закуток.
Эта тесная каморка без окон, примыкающая к жилой комнате барака, была задумана как сушилка для рабочей одежды и обуви. Надо сказать, что по прямому назначению комнатенка все же использовалась – одежда избранной группы лиц, которые сами себя называли фартовыми, сушилась именно здесь. Вот и сейчас в углу висели бушлаты, над ними на полке лежали ушанки, а на полу стояли кирзачи. В другом углу пылились наваленные грудой соломенные матрасы. Вполне уютная комната и уж точно самая теплая в бараке. Вот только с вентиляцией обстояло неважно, и потому от табачного дыма всегда было не продохнуть.
Марсель сидел за столом, он был в рваном на плече свитере с закатанными по локти рукавами. Cидел в торце, у стены, на самом почетном месте – на стенку можно было откинуться, получалось почти как в кресле. С ним за столом на менее почетных местах, по бокам, на табуретках, сидели Гога и Магога – ближайшие его подручные.
С известными натяжками и поправками можно было сказать, что накрыт праздничный стол. Котелок с вареной картошкой, кучка сухарей, заварка из сухих прутьев малины – по нынешним лагерным временам деликатесы из деликатесов! Понятно, расстарались не по случаю визита Спартака – просто воры сели поужинать.
Марсель жестом показал: присаживайся, мол, чего торчишь как неродной. Спартак выдвинул табурет, сел в другой торец стола, напротив Марселя. Его кенты окинули Спартака нехорошими взглядами – за своего они его никогда не принимали и принять не могли. Их заметно коробило, что приходится сидеть за одним столом с неравным. Но приходилось терпеть, раз пахан признает земляка. Спартак понимал – случись что с Марселем, эти если не разорвут его, то уж точно прикрывать не станут. Ну и ладно, и глубоко плевать...
Кстати, Спартак тоже не с пустыми руками пришел в гости. Он положил на стол кисет с махрой, кулек с остатками чая (на кружку довольно сносной заварки хватит) и кусок сахара размером со спичечный коробок.
– Ого, сегодня поштевкаем, босота! – отреагировал на вываливание даров Марсель и кивнул на чай: – А это, никак, настоящий чехнар?
– Неподдельный, смею заверить, – сказал Спартак, насыпая на обрывок газеты махру. – У вас тоже, смотрю, не пусто на столе.
– Не ресторан «Астория», конечно, и даже не тошниловка на Рубинштейна, – Марсель взял из котелка картофелину, принялся неторопливо очищать ее от кожуры. – А помнишь, Спартак, «Красную Баварию»! Какое место, век князем не жить! Ледяное пиво, раки. Всегда была осетринка, не для всех, понятно, но подзовешь Семена, сунешь червонец в карман фартука, и он тащит поднос с железной латкой, а на ней нарезанная ломтиками, посыпанная укропчиком...
– Харэ уж, а! – не выдержал Гога. – Че душу рвешь? Ливер уже урчит, как падло. Я те тоже могут натрекать, как гуляли в Ялте. Весь стол в шашлыках, вино рекой... А какие биксы рядом изнывали...
– Ша, про баб ни слова! – вскинул руки Магога. – Про жратву я еще вынесу, а про баб не пережить!
– Ну это понятно, – хмыкнул Гога. – Ты ж на бабах и погорел.
– Не он один. Какие люди из-за этих сучек накрывались, весь вечер можно вспоминать, – Марсель бросал тонкие лоскутья картофельной кожуры в пепельницу. Спартак невольно подумал о том, что люди за стенкой, вывали кто перед ними такое богатство, как вареная картошка, жрали бы ее непременно с кожурой. Им бы даже в голову не пришло ее чистить.
147 
