Особенно,... 
85 
Он приставил дуло ко лбу Спартака. Он не шутил – по глазам видно. Размеренно начал считать:
– Раз, два... Три!
В этот последний оставшийся миг Спартак, лихорадочно пытавшийся заполнить мысли чем-то важным, серьезным, значимым и высоким, вдруг с ужасом сообразил, что в голову не приходит ничего. Совершенно ничего. Непередаваемое ощущение пустоты, в которую сейчас все оборвется...
Сухо клацнуло – ударник стукнул по капсюлю.
И ничего не произошло. Ничего не было, кроме этого сухого металлического щелчка. Зажмурившийся, вжавший голову в плечи Спартак вдруг сообразил, что он жив. Медленно текли секунды, а нового выстрела не было. Ни выстрела, ни звука, ничего...
Он открыл глаза. Крашке, уже без пистолета в руке, стоял в двух шагах от него, ухмыляясь.
– Неплохо, поручик, – сказал он, скалясь. – Честное слово, неплохо. Никакой неясности не осталось, мне думается...
Спартака уже не держали за руки. Что-то неуловимо изменилось в комнате, он еще не понимал, что, но нечто переменилось.
А потом дверь распахнулась, и через порог шагнул ротмистр Борута – подтянутый даже в штатском, невозмутимый, чопорный, словно аршин проглотил. Он нисколько не походил ни на пленного, ни на замученного узника. Все смотрели на него, и в совершеннейшем молчании он прошел к столу, уселся, извлек достопамятный портсигар с разлапистым старинным гербом, повертел его, обвел всех взглядом и заключил:
– Должен с радостью констатировать, панове, что поручик Янкес спецпроверку выдержал. Мои поздравления, поручик.
«Крашке» сохранял спокойствие – но двое его подручных откровенно прыснули. Один похлопал Спартака по плечу:
– Не переживай, с каждым может случиться. Молодец. Некоторые, знаешь ли, ломаются...
Только теперь до Спартака в полной мере дошло. Как до верблюда. Во всей полноте и красочности. Задохнувшись от бешенства, он стиснул кулаки и рванулся из-за стола.
Удержало его одно: он не сразу сообразил, кому первому врезать от всей души – ротмистру или мнимому гестаповцу. Не в силах выбрать меж двумя равно заманчивыми целями, стоял какое-то время с занесенной рукой.
Хлопнула дверь. Ворвалась Беата, кое-как замотанная в простыню. На лбу у нее явственно краснел кружочек, след от пистолетного дула. Она была прекрасна в гневе, как античная фурия, ее глаза, казалось, готовы были спалить все вокруг, словно два гиперболоида инженера Гарина. Увидев ее, Спартак окончательно сбился с боевого настроя, опустил занесенную руку, так и не выбрав, кому бы врезать.
– Меня проверять такими вот спектаклями? – не рассерженной девушкой вскрикнула, а медведицей из мазурских чащоб взревела Беата. – Меня?! Меня склонять к измене, тыкать пушку в лоб, курком щелкать?!
Дальнейший ее монолог Спартак понял лишь приблизительно, ясно было одно: никакая бумага этого не выдержит, задымится. На фоне матерщины, хлынувшей из коралловых уст красавицы княгини, банальные «курва маць» и «пся крев» (самые освоенные Спартаком ругательства) казались детской считалочкой. Остальное он разбирал ровно настолько, чтобы сделать вывод: если переводить на российские мерки, такой цветистой речи позавидовал бы любой одесский биндюжник. Поразительно было, что благородная девица из старинной фамилии знала этакие слова в таком количестве...
Борута слушал девушку с олимпийским спокойствием, ни один мускул на лице не дрогнул. Меж пальцев дымилась сигарета, поза была непринужденной и вместе с тем элегантной. Спартаку пришло в голову, что ротмистр чертовски удачно выбрал себе псевдоним. Борута (он же Рокита) – это такой польский лесной черт. Но не вульгарный какой-нибудь, не мохнатый гоголевский недоумок, который украл луну с неба ночной порою. Борута, согласно старинным преданиям, имеет облик вполне человеческий – красавец в шляхетском наряде, бродящий по лесам, где стережет заколдованные клады. Хвоста и рогов у него не замечено, равно как и шерсти...
А что, похож.
С ощущением, что ему – им обоим, пся крев, – наплевали в душу, Спартак сел за стол и бесцеремонно вытянул сигарету из раскрытого портсигара «Крашке», все еще лежавшего на столе. Коробок спичек легонько подрагивал у него в пальцах – точнее, это пальцы чуточку тряслись. Он все еще был голым, но решил – наплевать, Беату этим не удивишь, а на остальных плевать...
В конце концов красноречие Беаты иссякло, она заметно сбавила темп. Словно уловив это, Борута вдруг рявкнул негромко, но крайне внушительно:
85 
