18 
– Как настроение, Мигель и Влад?
– Беззаботно-рабочее, – сказал Кацуба, а Мазур промолчал.
Им оставили именно эти имена – потому что, как поведал Глаголев, встреча с доньей Эстебанией отнюдь не исключена, а она могла накрепко запомнить, что загадочные русские офицеры с «Достоевского» звались Мигель и Влад. Отчества и фамилии, правда, были другими, но последних прежних донья и не знала, помнится. Ладно, это пустяки, но больше всего Мазура угнетало, что его согласно новому привилегированному аусвайсу сделали не кем-нибудь, а военно-морским атташе в крохотном государстве на одном из Карибских островов, причем Кацуба был опять-таки не мелкой рыбкой, а третьим секретарем одного из российских посольств на континенте.
Душа не просто протестовала против подобного титулования – обливалась горючими слезами. Всю сознательную (то есть боевую) жизнь, оказываясь за пределами Отечества, Мазур либо числился кем-нибудь вроде младшего переводчика при самом зачуханном инженере, либо словно бы не существовал вообще, появляясь на «игровом поле» неким призраком, лишенным и намека на национальную принадлежность. И вот, на пятом десятке – не просто дипломат, а еще и военный атташе. На груди словно бы вывеска, ощущаешь себя голым и прозрачным, как хороший хрусталь. Что там чувствует Кацуба – его дело, а вот Мазуру было тяжко, непривычно и уныло...
– Можете не рассказывать мне ваши печальные новости, – тихо произнес Франсуа. – Сам знаю, что вы в «коробочке». Мы тут тоже не сидели сложа руки. И, чтобы вы не мучились неизвестностью, спешу внести ясность: это именно те, на кого мы все думали. Ничего смертельно опасного здесь не вижу.
– Откуда же утечка? – спросил Мазур.
– Честно говоря, это не только не ваше дело – это и не мое дело, – ответил Франсуа. – Даже если завтра на далекой родине установят «крота» со всей непреложностью, чем это нам поможет? То-то. О нашей миссии знают – и не более того. Такой поворот событий заранее предусматривался, вы не забыли беседу в самолете?
– Вашими бы устами... – протянул Мазур.
– Глупости, – жизнерадостно осклабился Франсуа. – Как вы сами действовали бы на их месте? Ну-ка?
– Весьма вероятно, я и не пытался бы подсунуть членам их группы тарантулов за шиворот или отравить колбасой, – сказал Мазур. – Скорее уж я устроил бы засаду на месте, будь оно мне известно. И дождался бы, когда аквалангисты всплывут на поверхность с добычей... Так гораздо рациональнее.
– Вот видите. Почему же наши... оппоненты должны быть глупее нас? Место им известно. Логично ожидать именно таких действий, какие описали вы... – Он приостановился. – Дружище Влад, посидите пока здесь, а мы с Мигелем кое-что обсудим... – и он легонечко подтолкнул Кацубу ладонью к парадному крыльцу «Трес Крусес».
Мазур присел за столик, отчего-то выбрав тот самый, за которым сидел полчаса назад, начал уже к нему привыкать. Тут же беззвучно возник официант, разумеется, он неплохо владел английским, иначе и не попал бы в столь респектабельное заведение, – и Мазур без всяких лингвистических хлопот обрел пиво с местными жареными орешками. Краем глаза покосился на здешнего штатного топтуна – тот лениво цедил свою колу и Мазура словно бы не видел вовсе, а вот проходивших по площади сеньорит замечал мгновенно. На брусчатку уже легли длинные косые тени старинных зданий, укрыв заодно посвященную Кабрере мемориальную доску, и казалось...
Все мысли вдруг отлетели, Мазур ощутил нечто вроде солнечного удара. Проморгался, потряс головой. Казалось, он сходит с ума.
Лихорадочно прислушался к себе. Ничто вроде бы не изменилось, окружающий мир оставался прежним, исполненным вечерней беззаботной неги, – вот только каперанг Мазур, похоже, все-таки сошел с ума...
Потому что по площади, пересекая ее наискосок, легкой походкой – насквозь знакомой, летящей! – шла Ольга.
Ее не должно было здесь быть, ее вообще не было на этом свете, потому что год назад его молодая жена ушла туда, откуда не возвращаются. Она была мертва, похоронена в Шантарске, но сейчас, появившись вдруг на зыбкой границе между прохладной тенью и потускневшим дневным светом, покойная Ольга Мазур, Олечка Вяземская, знакомой походкой шагала по исторической брусчатке, легонько взвивался над коленями подол невесомого синего платья, постукивали каблучки...
Это ее золотые волосы рассыпались облачком по плечам. Это ее сине-зеленые глаза, ее походка, ее фигура, ее стать, и она, господи боже, ж и в а я...
18 
