Особенно,... 
57 
Пожалуй, от такого и впрямь можно умереть.
Но это будет сладкая смерть.
* * *
— Интересно, который час? — спросила она.
Он понятия не имел, сколько прошло времени — может, минуты, а может, дни. Было еще темно. Они лежали рядом — сплетение рук, сплетение ног… Ее голос звучал слабо, почти сонно.
Вдали пробили церковные часы, избавив его от необходимости ворочать языком. Двенадцать ударов.
— Полночь. — Девушка слегка пошевелилась. Точь-в-точь змея, которая сбрасывает с себя старую шкуру.
Положив руку ей на живот, Бренд погладил шелковистую выпуклость. Жаль, что нельзя полюбоваться грацией ее утомленного, разомлевшего тела!
Ничего, еще увидит! Она будет его, надо только доказать ей это. И он будет доказывать до рассвета.
— В нашем распоряжении еще около шести часов, — сказал он и пальцем скользнул ей в пупок.
— Не надо! — дернулась она.
Он удержал ее на месте.
— Почему?
— Щекотно.
Засмеявшись, Бренд уложил ее на спину и стал целовать в пупок, играя языком в маленькой ямке. Девушка оттолкнула его, они стали шутливо драться. Наконец он позволил ей сесть на него сверху. Надо же, какая энергичная, сильная и не гнушается нечестных приемов! Еще один приятный сюрприз!
Розамунда понимала, что он в любую минуту может вырваться, и все же победно оседлала его ноги, а руки прижала к матрасу, потом опустила голову и принялась исследовать языком его пупок.
— Нравится? — спросила девушка.
— Нравится.
Издав звук, похожий на кошачье мурлыканье, она принялась осыпать поцелуями его тело, прокладывая языком длинные и короткие дорожки и выгибаясь над ним волнами в стремлении добраться до самых укромных его местечек.
— Почему ты так тяжело дышишь? — вдруг лукаво спросила она.
— Потому что чувствую себя форелью, выброшенной на берег.
— Таким же мокрым?
— Таким же несчастным.
— Мне прекратить?
— Ни в коем случае!
— А как еще тебе нравится? — спросила она, снова нырнув языком в его пупок.
— Потрогай меня.
Девушка тотчас все поняла. Отпустив его руку, она передвинулась ниже и начала обследовать гениталии своими Любопытными чувственными пальцами. Он сосредоточенно сдерживал свое желание, насколько это вообще в человеческих силах, пока она нежно поглаживала восставший фаллос.
Но вот терпение его лопнуло, он схватил свою мучительницу, повалил на спину и, погрузившись в горячие недра, моментально облегчился.
Так продолжалось всю ночь: они играли, узнавая друг друга, дразнили и мучили. Это была самая сладкая, самая восхитительная ночь в его жизни — он провел ее с женщиной, созданной для любви и готовой любить радостно и самозабвенно. Она же находила удовольствие в каждом новом жесте и охотно изобретала свои.
И все, пришло время отдыха. Убаюканный ее объятиями, он неожиданно заговорил о себе, понимая, что она не особо вслушивается в этот немного бессвязный поток слов. Но ему хотелось завоевать ее, завоевать любой ценой, и он готов был излить ей всю душу и вывернуться наизнанку, лишь бы помогло.
Бренд рассказал о своем счастливом детстве и услышал в ответ ее воспоминания. Хорошо, что ее юные годы тоже прошли в тепле и радости. А тр, что она была проказливым ребенком, его не слишком удивило.
Он поведал ей о внезапной смерти своих родителей. Они умерли от лихорадки, и после этого жизнь его резко изменилась.
Она тотчас принялась утешать его ласковыми объятиями и поцелуями. Бренд знал, что у нее по крайней мере есть любящая мать, поэтому ее участие показалось ему чрезвычайно трогательным. Тогда это был страшный шок для всей семьи, и особенно для маленьких близнецов, которых хотели разлучить и за которых вступился Бей.
— Бею тогда было всего девятнадцать.
— Бею?
— Моему старшему брату, маркизу Ротгару. Вообще-то мы сводные братья. Нас всех назвали в честь англосаксонских героев, поскольку отец увлекался отечественной историей. Мне еще повезло: Бренд — нормальное имя, а вот бедняга Бей был наречен Бьовульфом. Папа называл его полным именем, причем делал это при каждом удобном случае и с явным удовольствием проговаривал каждый звук.
Она усмехнулась:
— И поэтому ваш брат взял себе имя восточного принца?
— Ему очень идет. Рано сделавшись главой семьи, он проявил себя настоящим тираном. Когда умерли наши родители, у него еще не было ни власти, ни авторитета, зато была твердая воля. Мне же было всего двенадцать, и я не помнил себя от горя, но теперь я выяснил, что многим хотелось разъединить нашу семью, забрать нас из-под его опеки. Он добился того, чтобы все осталось по возможности без изменений.
57 
