55 
Теорию он помнил. Но вот резать людей, нападая из-за спины, ему до этого не приходилось. А значит, он еще не сломал некий барьер в сознании... Да, все понятно – перед тобой враг, вражина, безжалостный противник, который, окажись на твоем месте, зарежет тебя, как барана, недрожащей рукой, зарежет, не испытывая не то что сильных эмоций, а вообще никаких не испытывая. Все понятно, но... барьер пока не сломан.
А ломать надо.
Алексей поднялся на ноги. И... всего лишь на мгновение застыл, заколебалсяперед следующим своим шагом – разумом понимая, что задерживаться никак нельзя, но то, что его задержало, было сильнее разума.
И расплата пришла немедленно.
Дух обернулся. Автоматный ствол тоже стал разворачиваться, готовый полыхнуть огнем.
И вот только тогда Карташ прыгнул, на лету отбрасывая нож. Зачем, почему он это делает – ответы искать бесполезно и ненужно. Просто в работу включились другие рефлексы, те, на которые он привык полагаться.
Он обрушился на духа, хватаясь за ствол автомата и отводя его в сторону. Завязалась борьба на земле. Оба не отпускали автомат, тянули его на себя и выворачивали. При этом катались по земле – то один окажется сверху, то другой. Карташ дотянулся свободной рукой до лица противника и вонзил пальцы в горящие по-над повязкой глаза. «Эге-ге, старлей ВВ, старлей ВВ, а приемчики-то у тебя зэковские», – его еще хватило и на иронию. Но довести прием до ума не получилось.
Левая рука духа скользнула вниз. Алексей вмиг сообразил, чем это чревато, успел отпрянуть, отбросить свою руку от лица духа и перехватить за запястье руку вражью, сжимавшую нож, в опасной близости от живота. Они еще раз перекатились по земле, дух оказался сверху, и лезвие заплясало у Карташа перед глазами.
Схватка приняла характер тех самых качелей, под которыми проходила: то Алексей отодвинет от себя нож, то дух снова его приблизит, стремясь продавить защиту и вогнать лезвие в плоть врага. Мышцы звенели от напряжения, а пальцы наоборот – деревенели.
Борьба борьбой, а взгляд отстраненно фиксировал все то, что происходит вокруг. По какой-то прихоти случая Карташ сквозь песчаную завесу разглядел карусельную деревянную лошадку невдалеке, из которой пули выбивали щепу.
А спустя какие-то секунды на карусели прогромыхал гранатный взрыв – и до борющихся взрывной волной донесло труху, щепу, шелуху старой краски. Карташ не гадал, что там с Таксистом. Не до гаданий – самому бы выкрутиться.
Алексей медленно, но неуклонно освобождал правую ногу, потом выбросил ее вверх, сковал врага захватом, и завалил духа на бок. Лезвие рыскнуло вбок, клинок на мгновение повернулся острием к груди противника – Алексей поймалэтот миг, извернулся и надавил на нож всей массой тела...
И – сперва он ощутил под собой податливость, потом словно ток пробежал между ним и тем, в кого вонзился нож... А потом Карташ увидел лицо своего врага, закаменевшее и… неуловимо успокоенное...
Алексей поднял автомат (еще один столь любимый духами «калаш», немудрено, что здешний народ отдает предпочтение «калашникову» – грязь, а главное песок «калашу» не страшен, эту машинку сложно вывести из строя, оттого так и любима она во всем мире), пробежал разделявшее аттракционы расстояние, запрыгнул на карусель.
– Все, начальник, здесь нормалек, – услышал он голос Гриневского. Голос раздался снизу.
Вслед за этим Таксист тоже забрался наверх. Странная, сюрреалистическая картина: два мужика с автоматами и с заросшими щетиной лицами проводят время на неработающей карусели – один сидит на обломках детской машинки, другой присаживается на конька-горбунка с оторванной взрывом головой – а вокруг метет песок.
– Вижу, и твой готов, – сказал Гриневский.
– А граната? – спросил Алексей. На более пространный вопрос он не нашел в себе сил. Не отдышался пока как следует.
Гриневский понял, что имеет в виду начальник.
– Евоная граната его и сгубила.
– Как это?
– Я ж тоже не пальцем деланный и не капустой вскормленный. Когда граната покатилась меж карусельных зверушек, я сиганул вниз, прижался к основанию этой балды, дождался буха и под прикрытием разлетевшейся трухи попер вперед. Я ж вкуривал, что этот бес не стоит памятником, скрестив руки на груди, а тоже вжался в землицу, чтоб собственным осколком не зацепило. А когда он отлепил от землицы буйну голову, первое, что он увидал, был я. Это кстати и последнее, что он увидал.
55 
