Однажды, в курсантские годы, именно эта тактика и спасла его от патруля, свято верившего, что беглец никак не должен стоять на месте. А Сварог, свернув бегом за угол, тихонько укрылся меж гаражами – и патруль, азартно грохоча сапогами, промчался мимо в неизвестные дали.
Они стали бродить меж прилавков, не привлекая ничьего внимания: скука – исконно дворянская привилегия, и, маясь от таковой, дворянин может забрести куда угодно. Никто и не удивится, лишь бы благородный лаур и вправду выглядел ходячим воплощением ипохондрии. И Сварог старался, отрешенно вороша кончиком пальца кукурузные початки, обозревая с брезгливой миной кочаны капусты и связки лука, словно диковинных зверей. Торговцы облегченно вздыхали, когда он проходил, – благородные дворяне еще и обожали чудить, славясь в сей области неистощимой фантазией.
Господские кухарки старательно наполняли снедью свои вместительные корзины, не особенно трясясь над хозяйскими денежками. Народ победнее увлеченно торговался. Шныряли подозрительные субъекты с беспокойными глазами, и кто-то уже вопил, хватаясь за карман, откуда только что испарился кошелек, и в ту сторону недовольно трусил рысцой городской стражник в лиловом мундире с городским гербом на груди, придерживая у бедра неточенный отроду меч. Меж рядами расхаживали фигляры, скучными голосами распевая скверно зарифмованные песни, расхваливавшие достоинства окрестных лавок и тамошних товаров – старинный рекламный трюк, ничуть не увядший и с появлением газет (а сочинением этих сомнительных шедевров подрабатывали студенты Ремиденума).
Внезапно резкие аккорды виолона перекрыли этот ленивый, устоявшийся гомон. Сварог оглянулся в ту сторону. На пузатой бочке с неразборчивыми синими клеймами стоял юноша в поношенном коричневом костюме с золотым дворянским поясом и бадагаре без пера. Он бил по струнам, и кое-кто из окружавших бочку пятился, словно от знакомой неприятности, кое-кто проворно скрылся за лотками, а один, юркий, неприметный, бегом припустил за угол.
- День назывался четвергом,
- рассвет был алым.
- Змея вползала в тихий дом,
- змея вползала…
- Рассвет будил грядущих вдов
- тревожной нотой.
- Змея ползла среди холмов,
- змея пехоты…
- Коварный лев тянулся вновь
- к чужой короне,
- и, чуя будущую кровь,
- храпели кони…
Юный дворянин пел с бледным, отчаянным лицом, и площадь затихала, только на прилегавших улицах слышался стук колес. Определенно здесь случилось нечто из ряда вон выходящее, плохо вязавшееся с мирными торговыми буднями, достаточно взглянуть на лица стоящих поблизости – испуганные, напряженные, злые. И отнюдь не удивленные.
- Свистела первая стрела
- холодной былью.
- На стебли лилий тень легла,
- на стебли лилий.
- Друг другу мстя за прошлый гнев,
- за все разбои,
- готовы лилия и лев,
- готовы к бою…
И вдруг пожилой пузатенький оружейник подхватил – столь же вызывающе, зло:
- Войну зовем своей судьбой,
- но – вот наука! —
- закончить внукам этот бой,
- закончить внукам…
- И еще несколько голосов вплелись:
- Король, куда же вы ушли?
- Бароны, где вы?
- Ведь тот костер, что вы зажгли,
- погасит дева…
Неподалеку от Сварога появился давешний брюхатый стражник – и с ним еще один, пощуплее. У этого из поместительного кармана торчал аппетитно пахнущий коричневый хвост копченой рыбины. Сварог слышал, как тощий тихо спросил:
– Может, посвистеть, кум?
– Убери ты свисток, медальку все равно не заработаешь, – пропыхтел толстый. – Тут политика. И золотой пояс. Пусть коронные мозоли набивают. И пошли-ка отсюда, кум, так оно для жизни спокойнее…
И оба, стараясь не спешить, стали удаляться. Чтобы не влипнуть неизвестно во что, да еще, как оказалось, политическое, Сварог подхватил Мару под локоть и показал взглядом на одну из улочек. По брусчатке лязгнули подкованные копыта – подскакали трое в красно-черном, патрульная полиция протектора. Прежде чем скрыться в тихом переулочке, Сварог еще успел увидеть, как на пути у всадников загадочным образом возникла пивная бочка на высоких колесах, а юношу слушатели сдернули с бочки и, прикрывая спинами, бегом выпроваживали в сторону проходного двора. Они переглянулись, и Мара молча пожала плечами. Молодой фонарщик, переждавший события за этим же углом, пояснил:
– Нездешние, ваша милость? Это, извольте знать, баллада графа Асверуса[16] «Лилия и лев», высочайше запрещенная к распеванию и печатному распространению. Поскольку сейчас у нас со Снольдером нежная дружба, Сорокалетней войны, надо полагать, и не было вовсе…