— Перестань нести околесицу!
— Это не околесица, а чистая правда! На твоем месте я бы…
— На своем месте я, черт возьми, сам решаю, как поступать! Если я представлю кого-нибудь родным как светоча добродетели, пусть, черт возьми, ведут себя соответственно!
— Светоч добродетели? Это я-то? Мы любовники, забыл?
— В этом все дело? — Весь запал словно вышел из Сина. — Я не должен был прикасаться к тебе? Я воспользовался тобой для собственного удовольствия и тем подорвал самоуважение, которое ты сберегла вопреки всему? Это так?
— Нет, что ты!
— Нет? — В уголках его рта появились морщинки. — Разве? До той ночи в «Доме у дороги» ты считала себя непорочной, и это давало тебе силы вынести все. Ты была сильна, Честити, а я, который так восхищался этим, все испортил.
— То есть теперь я слаба?
Она произнесла это с вызовом, надеясь развеять горечь Сина, но не могла не признать, что в чем-то он прав.
— Слабее, — поправил он.
— Ну, спасибо!
— Признайся, ведь именно я отнял у тебя честь.
— Ты ничего не отнимал! Все, что тебе отдано, я отдала по добрей воле!
— Но лучше бы это случилось после свадьбы, ведь так?
— Тогда это не случилось бы вообще!
— Отчего же? Я собирался получить лицензию и на наш брак тоже.
— Тебе ее не получить, — возразила она мстительно. — Несовершеннолетним требуется согласие отца, а мой никогда и ни за что не согласится.
— Черт возьми, об этом я не подумал! — Син придержал лошадь, потом тронул ее снова. — Ладно, я что-нибудь придумаю, а если нет, подождем нужного возраста. Когда ты наконец повзрослеешь?
— Через год, в апреле.
— Долго, — заметил Син, — но не вечность. Пока поживешь здесь.
— Боже мой, Син, ты опять за свое! Тебе мало вернуть меня в лоно своей семьи, надо еще там и оставить!
— Послушай, милая, — терпеливо начал он, — я знаю, тебе пришлось несладко. Но попробуй хоть раз довериться моему суждению.
— Да, но…
— Моя семья примет тебя. Вот увидишь!
— Даже безупречно чистая сестра?
— Даже Элфлед. Разумеется, первым делом она подумает, что ты для меня недостаточно хороша, но точно так же она подумала бы о любой другой женщине.
— А Родгар?
— С ним все обстоит точно так же.
— Да? — Честити иронически прищурилась. — Тогда почему ты готов к битве?
— Это не так, милая. Видишь ли, однажды я заявил Родгару, что сыт его заботами по горло и никогда, ни при каких условиях не приму от него даже самой малости, всего добьюсь сам. Придется признать, что я погорячился. Сейчас его помощь кстати.
Это было высказано спокойным, даже небрежным тоном, но Честити поняла, что исповедь далась Сину нелегко и была по сути своей даром любви. Он поделился с ней самым сокровенным.
— Ты попросишь, чтобы он меня принял? — тихо спросила она.
— У меня нет и тени сомнения, что Родгар примет тебя по собственной инициативе. Просто он вращается в высшем свете, а для меня интриги — бумага за семью печатями. Если мы хотим покончить с той, в которой ты запуталась, без помощи Родгара не обойтись.
— Ты хочешь, чтобы Родгар обелил мое имя?!
— Он тоже Маллорен и тоже не любит скучать, — усмехнулся Син. — Просто он лучше это скрывает. Едем!
— Ты не сказал, что принимаешь мое условие.
— Ну хорошо, хорошо! Обещаю не держать зла на своих, если они тебя не примут. Но они примут, поверь.
Глава 17
Они приблизились к особняку сбоку и обогнули его, направляясь прямиком на конюшню.
В архитектуре Родгар-Эбби угадывалась елизаветинская эпоха, но более поздние дополнения придавали ему обманчиво современный вид. По геометрически правильным прогулочным дорожкам вблизи дома, между вечнозеленым кустарником и фигурно подстриженными деревьями бродили павлины, а в привольном лесопарке, что тянулся до самых холмов, паслись олени. Эти два разных мира были отделены друг от друга лишь низкой оградой.
Все здесь говорило о порядке и процветании, то есть о том, к чему Честити привыкла с детства. Не таким она рисовала себе обиталище человека, за глаза прозванного Черным Маркизом.
Отдав лошадей ошеломленному груму, Син повел Честити к боковой двери дома. Он заметно нервничал, а она и вовсе была сплошным комком взбудораженных нервов. Хотелось оказаться как можно дальше от Родгар-Эбби, а раз уж это невозможно, то хотя бы переодеться. В самом страшном сне ей не приходилось наносить визит в таком наряде — либо шлюха, либо служанка, либо то и другое вместе. Слава Богу, на ней был парик.