– Никого, – подтвердил я с недоумением.
– Линяем?
– Ну…
Мы довольно неуклюже перекрестились и, положив несколько купюр в кружку для пожертвований, направились к выходу.
Сухонькую согбенную старушку казалось родили церковные стены. Она возникла из ничего, будто ее сформировал дневной свет, вливающийся через входную дверь. Мы поневоле остановились, остолбенело уставившись на возникшую перед нами тщедушную фигуру.
– Здравствуйте, добрые люди, – тихо прошелестела старушка, глядя на нас удивительно ясными и живыми для ее преклонного возраста глазами.
– Здравствуйте, бабушка, – первым опомнился Плат.
– Вы батюшку ищете?
– Да нет… в общем… – Серега смешался и умолк.
– Не думаю, что человек, которого мы разыскиваем, имеет какое-либо отношение к церкви. – Я перевел дух и стал самим собой – разбитным нагловатым малым, которому везде и всюду море по колени. – Его фамилия Тертышный. Знаете такого?
Старушка подумала и отрицательно покрутила головой.
– Не припоминаю, – ответила она с извиняющейся улыбкой. – Здесь много людей пришлых, они в церковь не заглядывают.
– Он невысокого роста, в годах, плешивый, лицо квадратное, брови широкие, рыжие, на левой руке нет указательного пальца… – Я, как сумел, "нарисовал" бабуле внешний облик Тертышного, почерпнутый из беседы с его городской соседкой.
– Антихрист… – Старушка посуровела и посмотрела на нас неприязненно. – Вы к нему по делу или как?
– Еще по какому делу, бабушка… – быстро смекнув что почем, сказал я жестко и с угрозой.
– Он живет… – Старушка обстоятельно рассказала, как пройти к избе Тертышного, чем вызвала в моей душе тихое ликование – есть! попался, курилка!
Видимо, она поняла меня правильно, так как ее лицо снова прояснилось, а затуманившиеся явным неприятием глаза опять приобрели кроткое, добросердечное выражение.
– А он сейчас дома? – спросил я с невольной дрожью в голосе.
– Где же ему быть? Сидит сиднем, филин… – Бабуля явно была не равнодушна к бывшему гэбешнику.
– Спасибо, бабушка, – сердечно поблагодарил я старушку и добавил на прощание, вспомнив, где мы находимся: – Дай вам Бог здоровья.
Мы уже подходили к лошадям, привязанным к телефонному столбу /похоже, у местных дачников денежки водились немалые, если в такую глушь они сумели провести телефонную линию/, как нас окликнули:
– Деточка! Погодь…
Я в недоумении оглянулся и увидел, что старушка, опираясь на самодельную клюку, спешит к нашей импровизированной коновязи.
– Возьми… – Она всучила мне в руки крохотный образок Божьей матери, изготовленный типографским способом на глянцевом картоне. – Спаси тебя Господь…
В большом смущении я пробормотал слова благодарности и старушка возвратилась в церковь. Я вертел в руках иконку и не знал, что с ней делать. Меня даже война не научила быть набожным, хотя крест я носил – скорее в пику чеченцам-мусульманам, нежели из-за внутренней убежденности.
– Спрячь в нагрудный карман, – осторожно посоветовал Плат, которого тоже нельзя было причислить к верующим. – Может, когда пригодится…
Я посмотрел на него с подозрением, но в его глазах не увидел и тени насмешки. Более того – Серега смотрел на меня с тревогой, как на потенциального жмурика. Тьху, чур его!
Если я и не был истинно верующим, то по части суеверий мог дать фору кому угодно.
Впрочем, как и многие из ребят, понюхавших пороху.
Сунув иконку за пазуху, в карман рубахи, я вскочил в седло и мы поехали на край деревни, где в добротной рубленной избе обретался бывший гэбист Тертышный.
– А он, случаем, не шмальнет по нам из какой-нибудь "дуры"? – спросил я у Плата с большим сомнением – у меня из головы не выходила старушка с ее подарком. – С него станется.
– Держи ушки на макушке, – нехотя бросил Серега, сам во власти подозрений.
– Тогда вот что… – Я придержал своего одра и спрыгнул на землю. – Атакуй с фронта, а я зайду в тыл. Пока не свистну, в калитку не суйся. Хрен его знает, что на уме у этого "нелегала". В случае чего падай и отползай к укрытию. Только не мешкай, мать твою!
Лучше быть живым трусом, чем мертвым дураком. И достань свой ТТ, чтобы он был под рукой.
Плат мрачно кивнул, и я, перемахнув через плетень соседнего с избой Тертышного двора, по-пластунски пополз между кустиков смородины, держа курс на сортир, построенный на меже. Вскоре я занял удобную позицию возле крохотного сарайчика и по-разбойничьи, заложив четыре пальца в рот, засвистел.