125 
Через минуту скрипнули несмазанные петли калитки и Серега крикнул:
– Хозяин! Эй, хозяин! Выйди на минутку, нужно поговорить.
Я вынул из кармана "вальтер", дослал патрон в ствол и, махнув рукой на маскировку, перебежал под стену избы. Выглянув из-за угла, я увидел Серегу, уже стоявшего во дворе, возле калитки, но все еще не решающегося пройти дальше.
И правильно сделал. Ответ Тертышного был весьма оригинален и очень действенен: скрипнула дверь, раздались быстрые дробные шажки и… Плата как корова языком слизала! Он закрыл калитку с такой поспешностью, что прищемил пальцы, и я услышал как он высказал об этом прискорбном факте свое мнение в очень не литературных выражениях.
Но я даже не улыбнулся. Мое внимание было приковано к приземистому коротконогому существу, которое спокойно и обстоятельно обнюхивало место, где совсем недавно стоял Серега. Это был пес из очень кровожадной породы бойцовых собак бультерьеров. Можно сказать, живое и очень опасное оружие.
Едва я подумал не без дрожи в конечностях о том, что меня от пса отделяет всего несколько метров и низенький заборчик, как позади избы раздались шорохи и какая-то возня. "В клещи берет, гад!" мелькнула отнюдь не глупая мыслишка и я, совсем озверевший от такого нахальства, рванул навстречу опасности, готовый стрелять без размышлений.
Тертышный застрял в окне, вовсе не предназначавшемся для таких фортелей, так как оно было совсем маленьким. Он уже до половины выбрался наружу – ногами вперед – и теперь смешно вертел задом словно пес с обрубленным хвостом, увидевший хозяина с костью в руках. Видимо Тертышный под шумок решил дать деру – уйти огородами в недалекую рощицу. Я облегченно вздохнул, сунул пистолет за пояс и одним сильным рывком выдернул старого гэбиста из окна вместе с трухлявой рамой.
– Здравствуй, дядя, – сказал я с ехидством и забрал у Тертышного двустволку, в которую он вцепился как черт в грешную душу. – Никак на охоту собрался?
Ошеломленный моим появлением старый гэбист не нашелся, что ответить. Он лишь угрюмо посмотрел в мою сторону и без лишних слов пошел впереди, заложив руки за спину. Я поневоле восхитился его понятливостью – что значит старый сталинский кадр.
На пороге избы-дачи нас встретил все тот же бультерьер. Он смотрел на меня с таким нехорошим выражением, что я немедленно достал "вальтер" и предупредил его хозяина:
– Дядя, убери пса. Иначе грохну.
Тертышной что-то буркнул и успокоенный бультерьер с независимым видом улегся на крыльце, поглядывая одним глазом на меня, другим на Плата, наконец преодолевшего вполне понятную робость и присоединившегося к нашей компании.
– Есть разговор, – жестко сказал я и мы прошли в горницу, не забыв поплотнее закрыть входную дверь, чтобы за нами не последовал четвероногий друг Тертышного.
Интерьер горницы не отличался изысканностью и богатством: ковер на полу, крепкий дубовый стол, две деревянные резные скамьи, сработанные хорошим мастером, старинная керосиновая лампа, подвешенная к потолку, дореволюционный самовар на тумбочке, несколько фотографий в рамках на стене, а вместо иконостаса, как я и ожидал, застекленный щит с портретами Сталина, Ленина и еще каких-то большевистских начальников в военной форме. В том же красном углу стояла этажерка с книгами, название которых я прочесть не смог из-за сильно потертых корешков.
– Что вам нужно? – хмуро спросил Тертышный, переминаясь с ноги на ногу.
И опять-таки я был восхищен его дисциплинированностью и железной выдержкой.
Другой на месте старого гэбиста уже на дерьмо изошел бы, качая права. А он даже не потребовал документы, удостоверяющие наши личности. И я его понимал – два таких лба, да еще с оружием, явно пришли не чаи гонять. Наверное, ему не раз приходилось вот так нагло и бесцеремонно вламываться в чужие дома и квартиры, чтобы арестовать очередного "врага народа", потому он прекрасно понимал, чем может закончится даже попытка к сопротивлению.
Пока я беседовал с Тертышным, Серега быстро осмотрел остальные помещения и, возвратившись в горницу, отрицательно покачал головой. Значит, Кристины здесь нет…
Неужто мы ошиблись и опять вытянули пустышку? Черт!
– Садитесь, Кузьма Игнатьевич, – любезно пригласил Тертышного Плат.
Теперь он, как более опытный по части допросов, взял инициативу в свои руки. А я и не возражал; хотя бы потому, что хозяин избы вызывал у меня стойкое неприятие. Мне такой тип людей всегда не нравился. В глубоко упрятанных под кустистыми рыжими бровями глазах Тертышного светилась неумолимая первобытная жестокость хама от рождения, которая с годами только усилилась. Наверное, он и сейчас ходил на митинги и демонстрации под кумачовыми транспарантами, до хрипоты требуя возврата к прошлому.
125 
