очень нудно 
50 
За несколько серебряных монет мы сняли комнату на ночь, маленькую запирающуюся клетушку на втором, чердачном этаже, отнесли туда вещи и договорились об ужине и завтраке для себя и лошадки. На нас корчмарь посмотрел сонно и равнодушно, а вот Смолка привела его в восторг, он долго цокал языком, любуясь ею из окна, потом умиленно уточнил:
– А ее чем потчевать прикажете – ячменем, овсом, сеном луговым? Может, послать мальчишку клевера накосить?
– Все равно, руки только не суйте, – вздохнула я.
Смолке как раз чем-то не угодил таращившийся на нее бродяга, она без предупреждения развернулась к нему задом и наподдала копытами, отбросив в навозную лужу – под громовой хохот окружающих. Корчмарь растаял окончательно; оказалось, проницательная кобыла лягнула известного жулика и конокрада, давно промышляющего на торжищах, но все никак не схваченного за руку.
Я поторопилась увести Смолку в конюшню, пока корчмарь не вздумал познакомиться с чудо-лошадкой поближе. Вернувшись, я посовещалась с Орсаной, и мы решили поискать работу сначала в селе, а если и впрямь подвернется какой-нибудь нуждающийся в охране обоз, примкнуть к нему. Надолго задерживаться в Раздорье мы в любом случае не собирались – меня тревожили бродившие неподалеку разбойники, а Орсана мечтала посетить Витяг, крупный город в двух днях пути, знаменитый развалинами эльфийского замка и вкуснейшими в Белории сластями.
Чтобы побыстрее осмотреть село, привлекая поменьше внимания, мы разделились. Вряд ли кто-нибудь захочет нанять нас обеих, а если и так, вечером встретимся в корчме и обменяемся новостями. Я ушла первой – Орсана о чем-то разговорилась с рослым детиной у двери: тот показывал ей свой меч и она с умным видом щелкала по лезвию ногтем. Потом, ко всеобщему восхищению, при помощи одной левой руки со свистом раскрутила клинок над головой, ловко перебирая пальцами по рукояти, и внезапно метнула через всю корчму, до середины загнав в щель между бревнами. Гном, сидевший за ближайшим к стене столом, посмотрел вверх, посерел, отложил надкушенный хлеб и на всякий случай пощупал макушку.
На центральной улице было шумно и многолюдно, почти как в столице. В центре небольшой площади обосновался табор кочевников, производивший большую часть гама: визжали чумазые ребятишки, пронзительным речитативом зазывали погадать смуглые женщины в пестрых платьях с открытыми лифами, громко бранились мужчины, ржали кони и лаяли собаки. Вокруг носились торговки с пирогами и семечками; сидели на перевернутых корзинах народные умельцы, расставив на земле глиняные свистульки и пресловутых соломенных баб; степенно разгуливали проезжие купцы, беседуя друг с другом и с местными жителями.
Краем обойдя площадь, я свернула в улочку между домами. Здесь было потише, избы чередовались с садами и огородами, кое-где просушивались на распорках рыболовные сети – по соседству с Раздорьем было небольшое озеро.
По правде говоря, в поисках работы я особо не усердствовала. Но это был удобный повод начать разговор. Получив очередной отказ, я не торопилась уходить, а бросала невинное замечание насчет удивительно ранней весны. В большинстве случаев получасовая беседа была обеспечена. Мне таинственно сообщали, что это не к добру: вскорости снова ударят морозы, да крепче зимних, всходы померзнут, завязи осыплются, а соседка Глабка по ночам оборачивается сивой кобылой и в таком непотребном виде скачет над крышами, кидая в трубы порчун-траву, отчего у хозяек пригорает каша и киснут щи, а что с мужиками творится, и сказать-то стыдно. Добросовестное, сочувственное поддакивание не давало потоку новостей и сплетен иссякнуть, так что к вечеру я узнала все, что мне было нужно.
Ни о какой разбойной банде здесь слыхом не слыхивали, если не считать корчмаря и хозяйки постоялого двора, которые поставляют друг другу клиентов и дерут с них втридорога. Вампировидные незнакомцы на гнедых конях в селе тоже не появлялись. Я устала, проголодалась, пала духом из-за бесплодных поисков и в конце концов просто села на обочине дороги, чтобы немножко передохнуть и привести мысли в порядок.
Меня не оставляло противное, гнетущее ощущение, что время работает против меня. Что, если Лён сейчас заново умирает где-то в лесу, так и не сменив ипостась? Он скверно выглядел, и эти глаза... Живя в Догеве, я только по ним и отличала вампиров от ручных волков, которых там полным-полно. Стоп, а что, если в долине вообще нет настоящих волков?! Что там говорила Крина – “убедился, что сдал меня в хорошие руки, и ушел”? Неужели раньше он тоже был вампиром, а потом умер и остался с ней после смерти – безмолвным преданным зверем, воспоминанием, “которым нельзя жить, каким бы хорошим оно ни было”?
50 
