98 
Высокопоставленные чиновники из иранских министерств, сидящие в тюрьме, помрачнели: у большинства из них были друзья, близкие или просто знакомые из шахской семьи или из числа его приближенных. И вот теперь их покровители улетают. Это означает, что им, по меньшей мере, придется отбросить всякую надежду на скорое освобождение из тюрьмы. Билл понимал, что с отъездом шаха исчез последний шанс на восстановление проамериканского влияния в Иране. Теперь воцарится еще больший хаос и беспорядок, нависнет еще большая угроза над американцами в Тегеране, а следовательно, уменьшатся шансы на быстрый выход на волю.
Как только самолет с шахом взмыл в небеса и исчез с экрана телевизора, Коберн стал различать, что из-за стен тюрьмы доносится непонятный шум, похожий на гул толпы. Шум вскоре превратился в сплошной ужасный тысячеголосый рев, выкрики и трубные звуки. А по телевизору показали и источник шума: сотни тысяч иранцев, волна за волной, двигались по улицам города, крича во всю глотку. «Шах рафт!» (Шах удрал!). Пол сказал, что это зрелище напоминает ему новогодний парад в Филадельфии. Все автомашины ехали с зажженными фарами и непрерывно гудели. Многие водители сделали автоматические приспособления для непрерывного размахивания флажками, повесив их на включенные стеклоочистители. По праздничным улицам разъезжали грузовики, битком набитые ликующей молодежью, а по всему городу толпы жителей валили на землю статуи шаха и разбивали их вдребезги. Билл подумал: а что примутся громить толпы потом? Затем его мысль перескочила на другое: а что будут делать охранники и заключенные? Не станут ли американцы мишенью в этом истерическом всплеске всеобщего иранского возбуждения, переливающегося через край?
Весь остаток дня он и Пол провели в своей камере, стараясь не привлекать к себе внимания. Они тихо лежали на койках, изредка переговариваясь. Пол курил. Билл пытался не вспоминать ужасные сцены, показываемые по телевизору, но оглушительный рев этой огромной необузданной толпы, коллективные выкрики победных революционных лозунгов проникали сквозь тюремные стены и забивали уши, подобно оглушительному раскату грома, загрохотавшему вслед за ярко сверкнувшей молнией.
Спустя два дня, утром 18 января, в камеру номер пять вошел надзиратель и что-то сказал на фарси бывшему заместителю министра Реза Негхабату. Тот перевел Полу и Биллу.
– Собирайте свои манатки. Они вас переводят.
– Куда? – поинтересовался Пол.
– В другую тюрьму.
У Билла в голове забил тревожный набат. В какую тюрьму их переводят? В такую, где людей подвергают пыткам и убивают? Сообщат ли ЭДС, куда их переведут, или они оба просто бесследно исчезнут? Конечно, эта тюрьма, где они сейчас сидят, вовсе не великолепное место, но, черт его знает, куда они еще попадут.
Надзиратель опять что-то сказал, и Негхабат перевел:
– Он говорит, что волноваться не стоит, это делается ради вашего же блага.
Собрать зубные щетки, электробритву (одну на двоих), разрозненные предметы одежды было минутным делом. Затем они сели и стали ждать… битых три часа.
Неизвестность лишала присутствия духа. Билл успел привыкнуть к этой тюрьме и, несмотря на отдельные вспышки подозрения, все же в целом доверял соседям по камере. Он боялся, как бы перемены не оказались к худшему.
Пол попросил Негхабата сообщить о переводе в ЭДС если понадобится, даже через полковника, отвечающего за тюрьму, сунув ему бакшиш.
Староста камеры, пожилой иранец, который так переживал за их благополучие, искренне огорчился, узнав, что их переводят. Он печально смотрел, как Пол снимает фотографии Карен и Энн Мэри. Импульсивно Пол отдал фотографии старосте, который был явно тронут таким жестом и прямо рассыпался в благодарностях.
Наконец, их вывели во двор и посадили в микроавтобус вместе с полудюжиной других арестантов, собранных из разных камер тюрьмы. Билл оглядывал их, пытаясь определить, что у них общего. Один был французом. Не сгоняют ли всех иностранцев в специальную тюрьму ради их же безопасности? Но другой арестант – дородный иранец, который был старостой в той самой камере, где они провели первую ночь, – обыкновенный преступник, по предположению Билла.
Когда автобусик выехал с тюремного двора, Билл спросил француза:
– Не знаете ли, куда едем?
– Меня должны выпускать, – ответил тот.
Сердце у Билла подпрыгнуло. Какая хорошая весть! Может, их всех выпустят?
98 
