Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
100 
Только теперь д’Артаньян очнулся от оцепенения и, перевесившись через подоконник, позвал:
– Планше!
Слуга быстренько поднялся в комнату, протягивая ему пакет, – не скрепленный сургучной печатью, а попросту заклеенный:
– Это вам, сударь!
– Мне? Ты уверен?
– Сударь, эта девчонка – до чего хороша резвушка! – ясно сказала: "Вашему господину". А другого господина, кроме вас, у меня нет и, дай-то бог, не будет…
Признав эти доводы совершенно неопровержимыми, д’Артаньян, не отсылая Планше, потянулся было разорвать пакет…
И остановился. Синими чернилами, четким, разборчивым, прямо-таки писарским почерком на нем было написано: "Жаку-Мишелю Бонасье для передачи известному лицу".
В первую голову д’Артаньян ощутил нешуточное разочарование – оказывается, произошла всего-навсего ошибка… Но тут же его мысли приняли иное направление. Даже менее проницательный человек, чем наш гасконец, сразу догадался бы, что столкнулся с какой-то крайне любопытной тайной. В самом деле, что могло быть общего меж некоей герцогиней, определенно замешанной в какие-то серьезные дворцовые интриги (как о том неопровержимо свидетельствовало происшедшее в Менге), и скучнейшим, убогим во всех отношениях галантерейщиком на покое? Вряд ли сыщется что-то более несовместимое, чем эти два человека – прекрасная герцогиня и пожилой рантье. И тем не менее…
Д’Артаньян спросил серьезно:
– Планше, я правильно понял? Особа, передавшая тебе письмо, так и сказала: "Вашему господину"?
– Точно так, сударь…
– А господин у тебя один…
– Вы, сударь!
– Следовательно, – принялся размышлять вслух д’Артаньян, – письмо это вполне может оказаться адресовано мне, ведь так, Планше?
– Уж будьте уверены!
Д’Артаньян раздумчиво продолжал:
– И даже более того… Слова "известному лицу" вполне могут относиться к моей персоне…
– Совершенно верно, сударь! – поддержал верный слуга, сообразивший, что унылое прозябание на улице Могильщиков оказалось, наконец, нарушено неким крайне интересным событием и заинтригованный не менее своего господина. – Мой господин – вы, а Бонасье – наш домохозяин, эрго…
– Чего?
– "Эрго" – по-латыни означает "следовательно", сударь… – пояснил Планше почтительно. – Когда-то я, будучи мальчишкой, прислуживал на мессе нашему приходскому кюре, вот и запомнил парочку латинских слов. Никогда не знаешь, где оно пригодится…
– Эрго! – ликующе воскликнул д’Артаньян. – Ты кладезь мудрости, друг Планше! Вот именно: эрго! Эрго – письмо может оказаться адресованным мне. Ну, а если все же произошла ошибка, случайность, совпадение… Черт побери, для дворянина нет ничего унизительного в том, что он случайно вскроет письмо, адресованное какому-то галантерейщику, вдобавок удалившемуся от дел…
– Уж это точно, сударь! – живо поддержал Планше, явно настроенный урвать свою малую толику от этой загадки, если хозяин позволит. – И говорить нечего: дворянин может вскрыть хоть целую гору писем на имя всяких там галантерейщиков и шляпников!
– Вот и я так думаю, – сказал д’Артаньян.
Он решительно вскрыл пакет. И озадаченно выругался – благо запрета на ругательства госпожа де Кавуа на него не накладывала, как-то упустив из виду эту мелочь…
В пакете лежал конверт, запечатанный красным сургучом с оттиском какого-то круглого предмета – вероятнее всего, растопленный сургуч придавили не печаткой, а чем-то вроде набалдашника дамской трости. Надпись была сделана уже другим почерком, бисерным, определенно женским, красными чернилами: "Господину Арамису, мушкетеру короля, в собственные руки".
– Арамису! – невольно воскликнул д’Артаньян, узрев имя своего врага. И тут же добавил убитым голосом: – Это совершенно меняет дело, вот именно…
– Почему, сударь?
Д’Артаньян уныло ответил:
– Видишь ли, Планше, дворянин никак не может вскрыть письмо, адресованное другому дворянину, это решительно против чести…
Он стоял, печально глядя на конверт с красной печатью. Письмецо жгло ему руки, он чувствовал себя, словно тот цирюльник из древней мифологии, ненароком узнавший тайну царя, что звался, кажется, Мадрас, у него еще были козлиные рога, что ли…
– Пожалуй, сударь…
– Черт возьми, меня так и подмывает… – горестно сказал д’Артаньян. – Но ведь против чести!
– Сударь, – вкрадчиво сказал верный слуга. – А не припомните ли, что произошло тогда в Менге с вашими письмами?
100 
