147 
– А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? – Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен по каким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко, гасконец спешно добавил: – К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь, откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть… Главное-то – я убежденнейший протестант, и точка! Да я… я…
У него вдруг – как всегда бывало с д’Артаньяном в минуты нешуточной опасности – родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на ум воспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д’Артаньян размашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил:
– Вам не кажется, что я похож на своего отца?
– Ну… – растерянно промолвил старший бальи. – Всякий похож на своего отца – и я, и Ван Бекелар, как говорят…
– Тут все дело в том, какой отец, – грустно признался д’Артаньян. – Неужели не замечаете? Странно, мне многие говорили… Тут все дело в том, какой отец, господа! Я – сын великого государя Генриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не видели его вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть! Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам!
И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе.
Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски – для д’Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожее на "бре-ке-ке-кекс".
– Бре-ке-ке-кекс… – произнес младший и сломя голову выбежал из комнаты.
Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатом кулаке. Передал этот предмет начальнику – д’Артаньян уголком глаза рассмотрел монету.
Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старший бальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету, то на д’Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди.
Вскоре оба вновь затянули свое "бре-ке-ке-кекс". Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление – и даже, о радость, некоторое почтение! – д’Артаньян победительно улыбнулся.
И громко произнес, не глядя на них:
– Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили раньше столь очевидного сходства…
– Это так неожиданно… – произнес старший бальи.
– Да уж, я думаю, – сказал д’Артаньян, возвращаясь к столу и бесцеремонно усаживаясь в одно из кресел. – Вы тоже можете сесть, господа, давайте без церемоний… Как вы, должно быть, прекрасно понимаете, я – незаконный сын. Истина требует уточнить, что подобных сыновей у моего великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое множество… но разве это, черт побери, что-либо меняет? Коли в моих жилах течет та же кровь великого короля, что и у раззаконнейших сыновей! Не законный, но родной! Батюшка меня любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный взор…
– Значит, вы изволите быть протестантом? – осторожно спросил старший бальи, уже совершенно переменившись в лице, – он явно не представлял себе, как держаться со столь неожиданным визитером и что в таком случае следует предпринять.
– Ну конечно, я же говорил, – сказал д’Артаньян уверенно. – Я вырос в… в Лимузене, в старинной и знатной гугенотской семье, мы, бывало, за стол не садились, не оплевав предварительно портрет римского папы…
Зарываться, конечно, не следовало – в глазах обоих его пленителей еще присутствовало некоторое сомнение. Эти двое – не чета простодушному трактирщику из Менга, полиция везде одинакова, и глупцы там попадаются крайне редко. Что бы придумать такое, чтобы уж совершенно поразить их воображение? Ага!
– Во время своих путешествий я частенько встречался с самозванцами самого разного пошиба, господа, – признался он доверительно. – И вынес одно твердое убеждение: всякий раз они сводили дело к тому, что вымогали деньги у городских властей. Позвольте вас заверить, что у меня нет и не было подобных намерений – по которым сразу и изобличают самозванцев. Наоборот, я прибыл сюда, чтобы устроить одно очень серьезное предприятие, о сути которого позвольте уж пока умолчать… но одно могу вам сказать: Нидерланды от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться?
Он с самым небрежным видом вытянул из кармана тяжеленный кошелек, полученный от Винтера, чье содержимое пока что сохранялось в целости, развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей.
147 
