Когда детина с бритым затылком, шагая через две ступеньки, поравнялся с Шинкаревым, тот осторожно тронул его за рукав и вежливо сказал:
— Извините.
— Че те надо, мужик? — грубо спросил детина, полностью подтверждая догадку Сергея Дмитриевича о своей профессиональной принадлежности.
Сергей Дмитриевич рефлекторно вздрогнул, но не отступил.
— Простите, — повторил он, — но мне очень надо знать… Как там? Я имею в виду… ну, вообще…
— Да пошел ты, — буркнул детина и дернул плечом, высвобождая рукав, но Сергей Дмитриевич вцепился в него, как клещ, игнорируя неодобрительные взгляды соседей по очереди и реальную возможность схлопотать по ушам.
— Очень надо, — настойчиво сказал он и, понизив голос, значительно спросил:
— Понимаете?
— А, — немного смягчаясь, проворчал амбал, — ясно… Мой тебе совет, мужик: не трать ты время на этого клоуна. Свечек понаставил, падла… Иди, говорит, отсюда, тебе не ко мне, тебе в милицию надо… Прямо с порога завернул, блин, а я полдня тут на лестнице промаялся, как последний лох.
— Поделом, — тихо, но очень внятно сказал кто-то из очереди.
Детина яростно обернулся на голос и зашарил по толпе бешеными глазами.
— Расхрабрились, козлы, — процедил он. — Все вы храбрые, когда есть за кого спрятаться. Суки…
Он повернулся и широко зашагал вниз по лестнице.
— Бараны, — бормотал он, — твари позорные, — Представляешь, братан, доверительно обратился он к Сергею Дмитриевичу, который только теперь с некоторым удивлением обнаружил, что уже не стоит в очереди, а торопливо семенит рядом с бритоголовым бандитом, — я двадцать штук должен, завтра последний срок. Не отдам — перо в бок и в дамки… А он, козлина, даже слушать не стал. Очиститься тебе, говорит, сначала надо. Молись, говорит, в церковь ходи, мудило гороховое.
Выговорившись, он замолчал и перестал замечать Сергея Дмитриевича. Шинкарев остановился на площадке между первым и вторым этажами и обессиленно привалился плечом к округлой трубе мусоропровода, безотчетно шаря по карманам в поисках сигарет, которых там не было и быть не могло. Бритоголовый скрылся внизу, и через мгновение там завизжала ржавая дверная пружина и раздался гулкий удар захлопнувшейся двери. До Сергея Дмитриевича донесся негромкий рокот мотора, взвизгнули покрышки, и наступила тишина, в которой Шинкарев без труда расслышал глухие удары собственного пульса.
Некоторое время он стоял на площадке, вдыхая отвратительную вонь гниющих отходов, сочившуюся из-под крышки мусоропровода, и размышляя, как быть.
Возможно, «колдун» завернул его нового знакомого просто из-за его тупой наглой морды и золотой цепи на шее… а что, если нет? Что, если он и вправду видит людей насквозь? Сергей Дмитриевич похолодел. Надо было по-настоящему рехнуться, чтобы прийти сюда! Изрезанные двери и замученный кот — это, конечно, стыдно и вообще нехорошо, а вот поджог — это уже уголовщина, за которую по головке не погладят. Тюрьма или дурдом — выбор невелик, а поможет ли колдун — это, как говорится, бабушка надвое сказала. Как же быть?
Сергей Дмитриевич оторвал плечо от трубы и сделал шаг в сторону лестницы, которая вела наверх. Это был совсем коротенький шаг, а в следующее мгновение Шинкарев развернулся на сто восемьдесят градусов и ринулся вниз, испытывая огромное облегчение пополам с мучительным стыдом
* * *
— О, — удивленно сказала Алла Петровна, проследив за направлением его взгляда, — Шинкарев, что это с твоими часами?
Сергей Дмитриевич сделал неопределенное движение рукой, словно собираясь спрятать за спину, но вовремя опомнился и взял себя в руки.
— Раскокал, — признался он. — Ухитрился как-то, даже сам не знаю как… Наверное, вчера с пьяных глаз за что-то зацепился.
— Эх, ты, — рассмеялась жена, — коровенок… Ну, ничего. Два переезда, как известно, равны одному пожару, так что мы, можно сказать, дешево отделались.
— Золотые твои слова, — сказал Сергей Дмитриевич, расстегивая ремешок часов и на всякий случай проворачивая заводную головку. Сам не зная зачем, он потянул ее на себя и переставил стрелки на половину одиннадцатого, потом поднес часы к уху и немного послушал.
— Ну что, тикают? — заинтересованно спросила Алла Петровна.
— Труп, — ответил он. — Политический, экономический и механический. В ремонт, что ли, снести?
— Вот еще, — фыркнула Алла Петровна, наливая себе кофе и усаживаясь напротив. — Если два переезда равны одному пожару, то два ремонта равняются одному хорошему удару молотком. Купи себе новые, а эти выбрось.