Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
30 
– Ну, на свете чего только не бывает, – возразил полковник. – В конторе тоже люди работают. Мало ли что... Не рассчитал человек силы, или, к примеру, нервный срыв у него... У них ведь работа – врагу не пожелаешь. Я бы, например, не взялся.
– Тебе бы и не предложили, – пренебрежительно сказал Чумаков, а Аршак, не поднимая головы, коротко усмехнулся – похоже, в этом вопросе он был полностью согласен с мэром. – Нервный срыв, говоришь? Ну, допустим. Только, если это так, его отсюда должны быстренько отозвать и отправить куда-нибудь на Диксон, белыми медведями командовать. В общем, повторяю, это все несерьезно. Враг, про которого известно, что он враг, никакой опасности для нас не представляет. Даже наоборот. Через него можно гнать в Москву такую дезинформацию, что они уже через месяц сами успокоятся и нас в покое оставят. А что ты там плел про какие-то результаты проверки?
– Послали запрос в Москву, – ответил полковник. – По неофициальным каналам, разумеется. Ну, мало ли... Кто такой, откуда, чем жив... Может, он вообще в федеральном розыске...
– Тоже верно, – согласился мэр. – Лишняя галочка в отчетности тебе, Скрябин, не помешает.
– А кому помешает? – осторожно съязвил слегка воспрянувший духом Скрябин. – Отчетность должна быть налицо и в полном порядке. О нас ведь не по работе, а по отчетности судят...
– Если бы о тебе судили не по отчетности, а по работе, ты бы давно на нарах парился, – заметил Чумаков. – Скажешь, нет?
– Один я, что ли? – смелея прямо на глазах, огрызнулся полковник.
– Че-го? – раздельно переспросил мэр, будто не веря своим ушам. – Вон ты как заговорил! А не хочешь ли...
– Э! – властно окликнул спорщиков Аршак, поднимая голову от своих ногтей. – Брэк! Что такое, слушай? Зачем ругаетесь? Что, дел других нет, слушай? Отчетность, подотчетность, хулиганство-шмулиганство... Хорошо, если хулиганство! Если, как ты говоришь, нервный срыв – еще лучше, слушай! С дураками и пьяницами приятно дело иметь, они все время как на ладони. Слушай, Аршак знает, что говорит.
Спорщики притихли и с одинаковым выражением хмурой покорности стали слушать кавказца.
– Одно забываете, – продолжал кавказец, – что в конторе ни дураков, ни пьяниц не держат. Правильно говоришь: после такого прокола его сразу должны отсюда забрать, пока он нам все остальное про себя не выложил. Если к вечеру он пропадет – хорошо, лучше не бывает. А если нет?
– Да куда он пропадет, – буркнул Скрябин, – из камеры-то...
– Отпустить надо, слушай, – сказал Аршак. – Зачем человека в камере держать? Человек рожден для свободы, как птица для полета. Кто сказал, не помню...
– Горький, – машинально вставил мэр.
– Слушай, дорогой, завидую! Все знаешь, все помнишь, на любой вопрос ответить можешь! Не то что я, старый ишак. Все мозги в молодости на ринге отбили, совсем думать не могу. Только даже я понимаю, что держать гостя в камере – нехорошо. Как только факс из Москвы придет, сразу выпускай. Штраф возьми, поругай и отпусти, если он не в розыске. Пусть, в конце концов, свои деньги в нашем городе тратит, бюджет пополняет! Нет? А мы посмотрим, что дальше будет. Может, он вообще не из нашей системы, а может... Вы не думали, что он просто наше внимание отвлекает? Пока мы его будем проверять, следить за ним, кто-то другой тем временем... А?
– Хм, – озадаченно произнес начальник милиции и задумчиво почесал лысину согнутым мизинцем.
Мэр ничего не сказал, но вид у него был такой, словно Павла Кондратьевича только что тюкнули обухом по голове. Видимо, мысль о том, что он может вызвать у Москвы такой живой интерес (ведь даже операцию прикрытия организовать не поленились, как будто речь идет об американском резиденте или крупном полевом командире чеченских боевиков!), пришла ему в голову впервые и ничуть его не обрадовала. Здесь, в Сочи, он был царь и бог, и открытие, что его могут в одночасье взять к ногтю, как мелкое насекомое, естественно, трудно было отнести к разряду приятных.
Аршак наблюдал за ним пристально, с явным интересом, и в его черных глазах светилась уже не насмешка, а откровенное пренебрежение. Сейчас, когда на него никто не смотрел, он напоминал кукловода, наблюдающего за возней оживших кукол в оклеенном пестрыми картинками дорожном сундуке. Потом дверь кабинета снова открылась, и Аршак мгновенно придал своему лицу бесстрастное выражение.
Все головы повернулись в сторону входа, но ничего особенного там не обнаружилось: на пороге стоял молодой, гибкий и смазливый армянин в белоснежной рубашке и галстуке, но без пиджака. В руках у него был поднос, на котором стояла какая-то посуда. От подноса распространялся дразнящий аромат превосходного кофе. Армянин смотрел на Аршака; тот едва заметно кивнул, и молодой человек, бесшумно установив поднос на специальном столике в углу, принялся ловко разливать кофе. Наполнив первую чашку, он сделал движение в сторону хозяина, но Аршак почти незаметно шевельнул бровью, и молодой человек, на полушаге изменив направление, поставил чашку перед мэром.
30 
