17 
– Что такое? – истерично крикнул он.
Видимо, слишком увлекся работой или из-за бедлама, творящегося по причине пожара, не обратил внимания на посторонний шум. Вот и попался, голубчик, аккурат на месте преступления, еще и с поличным. Мечта прокурора, и только!
Рассчитывать на чью-то помощь голландцу уже не стоило. Один из подручных лежал под дверью и не подавал признаков жизни, второй отсутствовал, и мне ужасно хотелось выяснить, где он.
– Возмездие по делам вашим, – не вдаваясь в подробности, сказал я. – Где маточники и чеканы? Отвечайте быстро…
– О чем вы говорите? Какие маточники? – начал запираться голландец, но кулак Чижикова мигом превративший нос иностранца в окровавленную кашу из мяса и костей, заставил его прекратить волынку.
Воя от боли, мастер извлек на свет божий все, что мы требовали.
– Вот и чудненько. – Я положил маточники в карман, нашарил взглядом кузнечный молот и приказал Чижикову расплющить чеканы. Гренадер поплевал на ладони, взял в руки молот и в два удара привел главную ценность фальшивомонетчиков в негодность.
Так, с первым делом покончено, теперь начинается самое неприятное. Я нервно сглотнул. Ужасно хотелось оттянуть неминуемое, но я не имел на то ни малейшего права. Каждая секунда задержки могла привести нас к фатальным последствиям.
Зато ребята мои держались молодцом. Карл устраивал поудобнее бочонки с порохом, Чижиков доламывал станок, пан Дрозд оставался наблюдателем, посматривал в окно, следя за улицей и брошенными без охраны лошадьми.
– Где второй помощник? – спросил я.
– На пожаре. Я велел ему помочь жителем, – прижимая к носу шелковый платок, ответил голландец.
Я поджал нижнюю губу.
– Его счастье.
Пан Дрозд оторвался от оконца.
– Барон, заканчивайте. Сюда валит толпа. Через минуту-две здесь будет многолюдно.
– Хорошо, – кивнул я. – Михай, приступай.
Поляк с кривым, похожим на турецкий ятаган кинжалом шагнул к голландцу. Тот затрясся мелкой дрожью, упал на колени, испуганно спросил:
– Герр офицер, что вы собираетесь со мной сделать?
Голландец, шестым чувством определив во мне военного, пытался вымолить пощаду, не зная, что все его усилия тщетны. Я был не вправе оставить его в живых, иначе вся наша поездка теряла смысл, история с изготовлением фальшивых денег могла повториться снова и снова. Ушаков нас не простит… а вот смогу ли я простить себя за то, что сейчас произойдет?
Стало грустно и противно. Все же человек – не скотина, чтобы вот так расставаться с жизнью. Я отвернулся. Нет, не могу на это смотреть, это выше моих сил. С трудом проглотил комок вязкой и неприятной на вкус слюны.
Хоть я давно не боюсь смерти и привык ко многим неприятным вещам, все равно бойня, пускай даже справедливая, вызывает во мне ощущение подлости. Наверное, сцену казни можно было бы обставить как в фильмах, сделать хоть какое-то подобие законности: зачитать приговор, сослаться на авторитеты и законы, прежде чем привести его в исполнение, но тратить время, которого в обрез, таким образом – дорогое удовольствие. Я уставился на бревенчатые стены и, закусив губы, ждал. Тихий хрип, переходящий в бульканье, осторожный звук опускающегося тела, шипение, будто из проколотой шины.
– Готов, – послышалось за спиной.
Голландец лежал на скрипучем деревянном полу, из окровавленного горла, пузырясь, вытекала черная кровь.
– Спаси и сохрани, – прошептал Чижиков.
Ему тоже было не по себе. Карл вытирал рот платочком, юношу слегка подташнивало. Выходит, не один я такой впечатлительный.
С другой стороны, сколько себя помню, я всегда ратовал за смертную казнь. Пусть говорят, что преступники ее не боятся, что число разбоев и убийств от ее введения не уменьшится, но, по-моему, всякой сволочи и подонкам нечего делать на этом свете. Они опасны уже самим фактом своего существования. Да, можно запереть их навсегда в тюрьму, тратить на содержание и охрану немалые деньги, но кто даст гарантию, что рано или поздно какое-нибудь исчадие ада не окажется на свободе и не начнет снова убивать? Уверен, никто. Рано или поздно бегут даже из самых надежных тюрем.
Скажете, во мне говорит трусливый обыватель, опасающийся за личный уютный мирок. Не стану спорить. Да, так оно и есть. Наше общество несовершенно и никогда не станет идеальным, приходится многого опасаться. Поэтому профессия палача останется востребованной навсегда. Но вот оказаться в его шкуре я не пожелаю никому. Очень трудно лишить жизни человека, который вроде бы ничем не угрожает тебе. Очень!
17 
