22 
Будем смотреть на вещи реально. Поляки и шведы на нас обижены, первые – начиная с осады Гданьска-Данцига, вторые злятся из-за утраченных в Северной войне территорий и позора проигранной войны. Вместе они большая сила. Если нанесут одновременные согласованные удары с двух концов, а французы обеспечат дипломатическое прикрытие и подкинут деньжат, чья в итоге возьмет – неизвестно.
Нет, я, конечно, патриот, но не слепой же. На генерала Мороза и бескрайние российские просторы всю жизнь полагаться не стоит. Нужна армия, а она большей частью увязла в Крыму.
Так что наше пленение может стать той каплей, что переполнит чашу терпения двух стран и вызовет войну. Неприятно, конечно.
Если раскинуть мозгами, собственно, нашей вины нет. Операцию готовил Ушаков, нам только «нарезали» задание, и мы его выполнили. Все было бы хорошо, но тут вмешался непредвиденный фактор – предательство оскорбленного князя Чарторыжского, с самого начала посвященного в детали. Я понимаю, что Ушаков, вероятней всего, не был в курсе того, что Миних из непонятных побуждений спас драгунского капитана Шишкина и тем самым оттолкнул влиятельного польского магната. Задетый за живое князь переметнулся в лагерь противников и разыграл карту с фальшивомонетчиками. Что двигало прославленным полководцем? Какая муха его укусила? То ли, как американцы, привык считать, что проблемы индейцев (то есть поляков) шерифа не волнуют, то ли привык до конца отстаивать своих подчиненных, невзирая на прегрешения. Варианты перебирать долго.
Фельдмаршал забыл простую истину: все тайное становится явным. Как бы ни прятали драгуна, рано или поздно подлог обнаружится. История аукнулась спустя два с половиной года.
Но в России, как всегда, виноваты стрелочники, а за ними далеко ходить не надо. Я хоть сейчас по именам перечислю: дворяне Дитрих фон Гофен и Карл фон Браун, гренадеры Чижиков и Михайлов да бывший крепостной польского происхождения Михай. Такой вот расклад, из которого следует: единственный шанс разрулить ситуацию – дать деру из плена.
Сам по себе плен не считается чем-то постыдным. Поляки, даже обозленные, ничего плохого не сделают, не то время. Это в двадцатом веке людей, словно скот, начнут сгонять в концлагеря, зажгут печи крематориев, будут практиковать массовые показательные расстрелы. Видимо, с развитием «цивилизации» в человеке начинает отмирать милосердие, не сочетается с ним научно-технический прогресс, и баста, ничего не попишешь. Золотой миллиард с жиру бесится, а по соседству люди от голода пухнут.
На мое счастье, я попал в восемнадцатый век. С пленными принято обращаться гуманно без всяких международных конвенций. Достаточно дать честное слово, что не сбежишь, и тебе развяжут руки и ноги, разрешат свободное перемещение. Мелькнула мысль поступить таким образом, а потом, при удобном случае, смыться. И тут же зашевелился настоящий Дитрих, для которого нарушить слово дворянина немыслимое дело. Вот и приходится принимать решение за двоих.
Я стал осматриваться и прикидывать, как бы мне отсюда слинять. Ничего особенного придумать не удалось – плен, руки-ноги связаны. Полякам, разумеется, плевать, что у меня конечности уже затекли, но понять их несложно, крови мы им попортили. Наверняка человек восемь-десять убили или ранили.
Мы по-прежнему находились в лесу, заблудиться в котором пара пустяков. Поляки это прекрасно понимали. Дураков отправляться ночью в далекий и чреватый долгими скитаниями путь не нашлось. Все дожидались рассвета.
С первыми лучами солнца прибыла делегация из деревни староверов. Бородатые мужики били челом и просили выдать хотя бы одного из «щепотников». Сильнее всех усердствовал дедок, похожий на библейского патриарха. Он считался у староверов за главного. У него было благообразное лицо землистого цвета и кровожадный взгляд маньяка, способного зарезать на месте. Разговаривая, он не выпускал из рук длинный деревянный крест. Хоть при разговоре не прозвучало ни одной угрозы в наш адрес, я физически ощущал, как от старца исходят мощные волны зла.
– Христом-богом прошу, отдай нам хучь энтого. – Дедок повел крестом в мою сторону.
Я невольно подобрал ноги, сжался. Добра от раскольников ждать не стоило. Слишком много мы натворили в их деревне.
– Простите, святой отец. – Потоцкий улыбнулся. В его словах, особенно когда он называл старца «святым отцом», слышалась ирония. – Они мои пленные, я должен доставить их крулю.
22 
