Особенно,... 
71 
— Ты зачем звонишь? — спросил Иларион. — Комплимент сказать?
— Я слышал, ты уезжаешь, — сказал Сорокин. — В отпуск или как?
— В отпуск, — проворчал Иларион. — Или как. Ты что, с луны свалился? Какой у меня, пенсионера, может быть отпуск?
— У тебя, пенсионера, отпуск может быть всякий, — с большой уверенностью сказал Сорокин. — Нормальные люди ездят отдыхать от работы, а ты, наоборот, от безделья. Когда едешь-то?
— А кто вообще сказал, что я куда-то еду? Завтра.
— Это хорошо. А далеко ли едешь?
— Далеко. Дальше этого места без загранпаспорта не заберешься. А какое, собственно…
— Это хорошо, что далеко, — перебил его Сорокин. — Чем дальше, тем лучше. Я хотя бы отдохну… Только не говори мне, куда именно. Не хочу я этого знать. Завидовать не хочу: вот, мол, в каких местах люди время проводят, а я все на даче с кабачками воюю…
— С кабачками не надо воевать, — сказал Иларион, начиная понимать, к чему клонит полковник. — Их выращивать надо. Холить, лелеять и поливать. Эх, ты, огородник.
— Холить, — проворчал Сорокин, — лелеять… А я их, может быть, с детства терпеть не могу. От одного их вида с души воротит, а жена не представляет себе огород без кабачков. Да у нас на даче только они, проклятые, и растут. Да еще лебеда. Тьфу ты, пакость какая! Вспомнил, и поясницу заломило.
— Да уж, — без тени сочувствия сказал Забродов.
— Я чего звоню, — каким-то совсем расслабленным голосом сказал Сорокин. — Надо бы встретиться до твоего отъезда, как ты полагаешь? А то уедешь, и поминай тебя, как звали. Потом с милицией не сыщешь… Не сыщешь ведь, а?
— Ты милиция, — сдержанно сказал Иларион, — тебе виднее. Может быть, и не сыщешь.
— Точно, не сыщешь, — убежденно сказал Сорокин. — Вот я и говорю: встретиться бы нам. Часиков в восемь, в полдевятого. А?
— А что так поздно? Я весь день свободен.
— Это ты свободен, а наша служба, сам понимаешь, и опасна, и трудна. Надо тут закончить кое-что — кого посадить, кого выпустить, а кого вообще расстрелять к такой-то матери в нарушение моратория на смертную казнь… Проверить кое-что надо, кой-куда позвонить… Дела, в общем.
— В восемь так в восемь, — не стал спорить Иларион. — Только не забудь, что у меня завтра в три самолет.
— В три чего?
— Чего надо. В пятнадцать ноль-ноль, понял?
— Успеешь ты на свой самолет, — сказал Сорокин и отключился.
Заполненный ожиданием день прошел сумбурно. Он отложился у Илариона в памяти как один большой перекур, к концу которого у него начало саднить горло и стала разламываться голова. Даже визит к Пигулевскому не принес облегчения: антикварную лавку Марата Ивановича в последнее время одолевали тараканы, которые пугали посетителей, шуршали за обоями, жрали все подряд и, по словам хозяина, даже пробовали на зуб рисованные буквицы с старых рукописных книгах. Мириться с таким положением было невозможно, своими силами Марат Иванович справиться с нашествием не мог и в конце концов обратился за помощью в санэпидемстанцию. Илариона угораздило приехать к нему в самый разгар боевых действий, так что их традиционное чаепитие омрачалось недвусмысленным запашком большой химии и частыми отлучками Пигулевского, который то и дело срывался в подвал посмотреть, не уничтожили ли заодно с тараканами и его драгоценные книги. Окончательно расстроившись, Иларион махнул рукой и убрался восвояси, чего милейший Марат Иванович, кажется, даже не заметил: в это самое время он тонким срывающимся голосом кричал на сутулого мужика в противогазе, который ненароком задел своим шлангом вазу китайского фарфора, едва не сбросив ее с подставки. Мужик угрюмо и глухо огрызался сквозь маску.
Иларион тихо покинул лавку, сел в машину и отправился домой, на Малую Грузинскую. По дороге он снова, уже в который раз, попытался представить, как и что станет делать там, на краю света, но у него опять ничего не вышло: ситуация была слишком неопределенная, противник казался недосягаемым и почти нереальным, и Забродов сильно напоминал себе муравья, деловито прикидывающего, с какого конца лучше начинать есть слона — с головы или с хвоста. А слон-то, бедняга, даже не подозревает, что на него положил глаз такой страшный хищник — пасется себе, травку щиплет…
«Ладно, — сказал себе Иларион. — Это мы еще посмотрим, кто слон, а кто муравей. На месте разберемся, как быть и что делать. На месте всегда виднее.»
71 
