ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Слепая страсть

Лёгкий, бездумный, без интриг, довольно предсказуемый. Стать не интересно. -5 >>>>>

Жажда золота

Очень понравился роман!!!! Никаких тупых героинь и самодовольных, напыщенных героев! Реально,... >>>>>

Невеста по завещанию

Бред сивой кобылы. Я поначалу не поняла, что за храмы, жрецы, странные пояснения про одежду, намеки на средневековье... >>>>>

Лик огня

Бредовый бред. С каждым разом серия всё тухлее. -5 >>>>>

Угрозы любви

Ггероиня настолько тупая, иногда даже складывается впечатление, что она просто умственно отсталая Особенно,... >>>>>




  72  

Сорокин явился к нему домой в двадцать двенадцать. Это было, что называется, в пределах допуска, но за последние двенадцать минут Иларион совсем извелся так, что даже самому сделалось смешно. Он поймал себя на том, что грызет ногти от нетерпения, и очень обрадовался, когда в дверь наконец-то позвонили.

Сорокин был в штатском. Прежде чем войти, он зачем-то оглянулся назад, на пустую лестничную клетку, как будто опасался слежки. Иларион позволил себе мысленно позлорадствовать: полковник впервые шел на должностное преступление, которое задумал не он сам, и чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, у них с Мещеряковым были прекрасные отношения, так что кто знает, что он там задумывал и чего не задумывал… Забродов был знаком с милицейским полковником Сорокиным не первый год и хорошо знал, что тот далеко не ангел. Бывало, что Сорокин, убедившись в полном бессилии правосудия перед очередным мерзавцем, вершил суд и расправу по собственному усмотрению — увы, не без помощи Забродова. Иларион не мог бы с уверенностью сказать, хорошо это или плохо. С одной стороны, закон следовало уважать хотя бы из принципа; с другой же, как ни крути, уважать закон, который не работает, оказывалось трудновато. Илариону иногда становилось жаль Сорокина, который был представителем закона и на каждом шагу оказывался связанным по рукам и ногам как раз в тот момент, когда от него требовались решительные действия. Именно в таких случаях Сорокин тайно прибегал к помощи Забродова, проявляя порой чудеса изобретательности, чтобы заставить его принять участие в очередном деле. Теперь все получалось наоборот, и это было бы даже забавно, если бы речь шла не о Мещерякове, а о каком-нибудь постороннем человеке.

Сорокин вошел в знакомую комнату, где книги и антикварные безделушки в странной гармонии соседствовали с метательными ножами и армейской чистотой. Рядом с кроватью стояла собранная дорожная сумка и объемистый фотографический кофр, потертый, поцарапанный, с облупившейся краской, служивший своему хозяину не один год. Сорокин никогда не слышал, чтобы Забродов увлекался фотографией, и кофр этот он видел впервые. Впрочем, полковник хорошо владел собой, и брошенный им в сторону кровати озадаченный взгляд был первым и последним.

— Ну? — нетерпеливо произнес Забродов, усадив полковника в кресло.

Прямо напротив кресла на стене висел большой липовый спил. Поверхность его была варварски истыкана ножами, ближе к центру она вообще напоминала решето. Четыре увесистых метательных ножа торчали в спиле так близко друг от друга, что напоминали какой-то диковинный железный цветок с длинными узкими лепестками. Еще один нож лежал поверх стопки книг на столе, прямо под рукой у Сорокина. Полковник, как всегда, испытал почти непреодолимое желание метнуть нож в мишень и, как всегда, сдержался: ему, солидному и уже немолодому человеку, не пристало развлекаться таким несерьезным способом. К тому же он боялся промазать и что-нибудь разбить или испортить. По этим двум и еще многим другим причинам нож бросать он не стал, но ощутил острый укол зависти к Забродову. Забродов же не боялся показаться смешным и несолидным и практически никогда не мазал.

— Чего-то не хватает, — сказал полковник, ослабляя узел галстука и расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

Забродов присел на краешек стола и невесело усмехнулся.

— Двух вещей, — сказал он. — Мещерякова и бутылки.

— О! — сказал Сорокин. — Точно! Смотри-ка, а я не сообразил. Просто чувствую, что вроде бы какой-то некомплект… Ну, это не беда. Мещеряков поправится — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, а бутылку можно раздобыть.

— Фиг тебе, а не бутылку, — сказал Иларион. — Некогда мне с тобой пьянствовать. Я завтра улетаю, дел невпроворот, а он — бутылку…

— И то правда, — согласился полковник. — Ладно, не стану тебя мучить. Есть один субъект…

Он открыл лежавший у него на коленях портфель и извлек из него белую картонную папку с надписью «Надзорное производство». Папка была тощая и имела потертый, сиротливый вид. Иларион открыл ее и первым делом наткнулся на фотографию короткостриженого человека лет тридцати. Лицо у этого типа было широкое и прямоугольное, с коротким носом и тяжелой нижней челюстью. Маленькие бесцветные глаза торчали из глубоких темных глазниц, как два острых камешка из глины, тонкие губы были плотно сжаты, и к ним от крыльев носа тянулись две глубокие жесткие складки. Короткий белый шрам, просвечивавший сквозь жесткий ежик волос над низким лбом, довершал этот портрет.

  72