– Успешно? – насторожился Холмогоров.
– Ищет, а найти не может, всех мужчин перебрали, у кого жены в больнице с тяжелой болезнью лежат. А толку-то? Никто не признается.
– Странно, с чего бы это ему молчать? Хорошее дело сотворил, а прячется? – спросил Холмогоров.
– Не хочет огласки. Боится, что его по следователям затаскают или того хуже – оклад краденый.
– Может и так быть. Украл оклад, тут жене плохо и стало. Решил откупиться.
– Мне не нравится, что он в церковь не ходил.
У церковного старосты имелись два критерия, которыми он мерил людей: если ходит в храм, значит, человек положительный, а если не ходит, значит, никчемный если пьет, то плохой, пьет в меру – спасение ему обеспечено.
– Отец Михаил говорил, что мужчина тот не сильно пьющий был. Я так считаю, – продолжил старик, – если мужчина с утра пьет или днем, значит, пропащий, никчемный, а если вечером, пусть даже каждый день, то это не беда. Хотя сам я не пью и не курю уже пятьдесят лет, а здоровья все равно нет. Мой сосед, вы его видели, он только по вечерам да по праздникам пьет. Мужик богатый, непонятно, откуда у него деньги берутся. В последнее время нигде не работает, на рынке не торгует, а дом какой отгрохал, видели? И лодка у него с мотором, и машина новая. Деньги его испортят, недавно с братом в усмерть поругался.
– Из-за чего?
– Мало ли из-за чего два здоровых мужика поругаться могут? Может, кто-то глянул не так, сказанул не то, пошутил, вот и пошло-поехало. Я им внушение сделал, о заповедях Божьих напомнил, вроде помогло.
– А что же вы, Иван Спиридонович, священником не стали?
– Раньше нельзя было, а потом уже поздно сделалось. Жизнь быстро проходит. Я своей службой доволен, нашел успокоение на закате дней. За храмом присматриваю, отцу Михаилу помогал чем мог. Вчера приходили ко мне ревизоры, из милиции двое, из епархии приехал финансовый начальник; Казну церковную проверили, думали, отца Михаила из-за денег убили. Все у меня, копеечка в копеечку, сошлось. Про вас спрашивали. Вы уж извините меня, Андрей Алексеевич, мне на слово не поверили, прямо из дому в патриархию позвонили, справки навели.
– И что?
– Остались довольны, удивились, что такой человек не в столице живет, а у меня остановился, хотя из Борисова до Минска всего-навсего час езды, если электричкой. А на машине так еще быстрее.
– Хорошо у вас здесь, – произнес Холмогоров.
– Было до этого, – сокрушенно покачал головой Иван Спиридонович. – В последний раз у нас священника в войну убили.
– Немцы?
– Свои, партизаны, за сотрудничество с оккупантами. А какое там сотрудничество? – старик озлобленно хихикнул и сжал кулаки. – В школе закон Божий преподавал при немцах. Подкараулили его партизаны возле леса и выстрелили в спину, попали прямо в сердце. Побоялись ему в глаза смотреть. А он старенький был, такой, как я сейчас. Немцы похоронили его возле церкви сами, потому что партизаны листовку в городе повесили, мол, кто похоронит, тому смерть. Я сам ту листовку не видел, но люди рассказывали.
– Пойду к реке схожу.
– Вам удочку дать?
– Нет, я не рыбак. На воду посмотрю, посижу на берегу. Может, что и надумаю.
Старик не спрашивал, надолго ли Холмогоров задержится в Борисове или скоро уедет. Не спрашивал, какие у него тут дела, почему он здесь оказался. Ему было в высшей степени лестно, что Холмогоров остановился в его доме. Старик понимал, что такому человеку, пожелай он, лучшее место в гостинице выделят и сам мэр на вокзале встречать станет.
Холмогоров легко поднялся, неторопливо направился к реке, уклоняясь от низко распростертых ветвей яблонь. Иногда советник патриарха поднимал руку, пальцы прикасались к яблокам.
– Андрей Алексеевич, яблоки-то рвите, ешьте. Много их уродилось.
– Красивые больно, – оглянувшись, бросил Холмогоров, закрывая за собой калитку.
Холмогоров сидел у реки, смотрел на тростник, на яркую воду. Место было красивое. Наверное, поэтому здесь и положили бревно. Под ногами поблескивали пивные и бутылочные пробки, втоптанные в землю. Но при всем при этом тут было сравнительно чисто: ни битого стекла, ни бумаг, ни даже окурков. “Странно все это, – думал Андрей, – сатанисты.., оклад.., звонок мне в Москву, человек, подаривший оклад, не объявляется. А где же сам оклад, у кого он сейчас?"
Холмогоров вытащил бумажник, извлек фотографию. Снимок, на котором оклад был изображен полностью, забрала милиция, как и негативы. Снимок же, получившийся лишь наполовину, майор Братин разрешил взять Холмогорову. Андрей рассматривал плохо получившуюся фотографию – света мало, а вспышка не сработала.