60 
Посетитель остановился на пороге, снова прикрыл уже распахнутую было дверь, обернулся и сказал:
– Не расстраивайтесь. Вы можете не верить, что я мент, – если честно, я и сам в это не очень-то верю, – но поверьте, что я не бандит и вообще не собираюсь делать ничего плохого. Верите?
Директор, который уже перестал бояться получить пулю между глаз, хотел сказать, что избавился от вредной привычки верить кому бы то ни было уже лет двадцать назад, но вместо этого почему-то лишь утвердительно кивнул головой. Удивительнее всего было то, что он действительно верил этому подозрительному типу.
– Верю, – сказал он.
«Даже завидно, – думал Юрий Филатов, спускаясь на первый этаж по гудящей под ногами металлической лестнице. – Этот толстяк, похоже, действительно поверил, что я не намерен делать глупости. Было бы очень неплохо, если бы я сам в это верил…»
Идя к воротам через широкий асфальтированный двор автопарка, он внимательно смотрел по сторонам и вскоре увидел стоявший в углу у забора огромный тентованный трейлер с мерседесовским тягачом и знакомым номером. На всякий случай он справился с записью на листке календаря, удовлетворенно кивнул и двинулся дальше, на ходу разрывая листок в мельчайшие клочки.
Глава 8
Водитель первого класса Игорь Смоляков, по прозвищу Маманя, вышел из дому, поправляя на плече ремень дорожной сумки. Солнце еще не взошло, на улице было довольно прохладно, и, разомлевший после сна в мягкой постели и утренней чашки горячего чая, Маманя, зябко ежась, задернул до самого горла “молнию” своей легкой спортивной куртки. Он пересек освещенное ртутным фонарем пространство перед подъездом и оглянулся, чтобы бросить прощальный взгляд на освещенное окно на третьем этаже. В окне маячил силуэт жены, похожий на вырезанную из фанеры грудную мишень. Маманя поднял руку и помахал. Силуэт помахал в ответ.
– Гуд бай, маманя! – весело сказал Смоляков, повернулся к окошку спиной и зашагал через темные дворы наискосок, время от времени поддавая локтем сползающую сумку, где булькал в термосе обжигающий черный кофе без сахара, шелестел вощеной бумагой увесистый сверток с бутербродами, а на самом дне, под сменой чистого белья и двумя парами носков, лежали прихваченные тайком от жены пятьдесят долларов и упаковка презервативов.
Дорога была знакомая, хоженая-перехоженная, и исполненный приятных предвкушений Маманя двигался по ней автоматически, даже не глядя под ноги, хотя небо на востоке только-только начало наливаться робким серовато-голубым светом и в темном лабиринте заборов и помоек можно было запросто переломать ноги.
Через несколько минут он выбрался на скупо освещенный проспект Мира, пересек его по диагонали, посмотрел на часы и остановился на троллейбусной остановке, прикуривая сигарету.
Как всегда, он рассчитал все минута в минуту, и дежурная машина из троллейбусного парка, собиравшая по городу водителей утренней смены, подвывая движком и гремя токоприемниками, выползла из-за угла в тот самый момент, когда Маманя докурил сигарету до фильтра и бросил окурок под ноги.
В остывшем за ночь салоне было людно и накурено. В грязноватом желтушном свете потолочных плафонов слоями плавал табачный дым, заспанные троллейбусники вяло обсуждали какие-то свои троллейбусные дела. Перешагивая через вытянутые поперек прохода ноги и придерживаясь за поручень. Маманя добрался до кабины водителя, где светились немногочисленные циферблаты и лампочки, а в большом плоском ящике, расположенном под лобовым стеклом справа от сиденья, с непривычно громким клацаньем замыкались и размыкались контакторы. Маманя просунул в кабину голову и попросил водителя высадить его возле грузового парка. Водитель молча кивнул, не поворачивая головы. Глаза его непрерывно бегали по кругу: на дорогу, в боковые зеркала, в салонное зеркало – оно же “шкуроулавливатель”, вверх, на провода контактной сети, и снова на дорогу. Это было забавно, и Маманя сразу вспомнил одного знакомого троллейбусника, который боялся ездить в такси на переднем сиденье, потому что по привычке все время следил за проводами и жутко пугался, когда таксист проскакивал стрелки и повороты, даже не притормаживая. “Это ж страшное дело, – втолковывал он Мамане. – Ведь через стрелку проползать надо, пять кэмэ в час – это максимум, иначе положишь эту хренову железяку себе на крышу вместе со всей сетью. А это, брат, остановка движения часа на два, на три, и все убытки из твоего кармана… А он, блин, шпарит!.."
60 
