Особенно,... 
61 
У поворота на автопарк троллейбус притормозил. Маманя вежливо кивнул в “шкуроулавливатель" и сошел на сухой, по-утреннему чистый асфальт. Небо над городом уже было жемчужно-серым, свет фонарей понемногу тускнел. По улице продребезжал первый грузовик – не из их парка, какой-то коммунальник. Маманя закурил очередную сигарету. По утрам он всегда курил много – изголодавшийся за ночь организм наверстывал упущенное.
Проходя через турникет, Маманя приветственно кивнул сидевшему за стеклянной перегородкой сонному охраннику, который, судя по его мятой физиономии, только-только продрал глаза и даже не успел выпить чаю. Охранник кивнул в ответ и, потянувшись к розетке, выдернул из нее вилку кипятильника. Все было как всегда, все было просто отлично.
Маманя обожал дальние рейсы. Гнать по прямой, ни о чем особенно не думая, ни о чем не беспокоясь, рвать пополам тугой встречный ветер тупой мордой мощного заграничного тягача, из кабины которого открывается такой же вид, как из кабины низко летящего самолета, трепаться с напарником, слушать музыку, глазеть по сторонам, а вечером сделать остановку и, может быть, выпить по чуть-чуть водочки, а может быть, подобрать “плечевую” и немного потешить беса, будучи абсолютно уверенным, что оставшаяся дома законная грымза ничего не пронюхает и ни о чем не узнает, – это была жизнь. Конечно, и здесь, как во всякой жизни, не обходилось без трудностей – порой мелких, а порой и довольно неприятных: проколы, поломки, прочно оседлавшие все крупные трассы банды вымогателей. Ко всем этим неприятностям Маманя относился философски: такова жизнь, а кому она не нравится, может идти в автослесари и целыми днями не вылезать из смотровой ямы, а в конце месяца получать свои жалкие гроши, на которые только и можно, что разок-другой напиться до поросячьего визга.
Маманин “мере”, накануне чисто вымытый, заправленный и проверенный до последнего винтика, стоял на своем месте в углу двора. Первым делом Маманя запустил движок и, пока тот прогревался, обошел машину крутом, привычно пиная баллоны и придирчиво оглядывая ходовую часть. Колеса были в порядке, и пластмассовая пломба, болтавшаяся на конце веревки, которой был стянут тент, тоже была в полном порядке. Маманя слазил в кабину, взял из-под сиденья кусок ветоши, который почище, и напоследок протер и без того чистое ветровое стекло.
Можно было ехать. Маманя сел за руль, вынул из сумки и сунул в бардачок сопроводительные документы, забросил сумку на спальное место позади сиденья, захлопнул дверцу и по старой привычке прошептал коротенькую молитву. К верующим он себя не относил, но, отправляясь в рейс, каждый раз на всякий случай обращался к Господу Богу с несвязной скороговоркой, смысл которой сводился к тому, что Бог – хороший человек, и Маманя тоже не совсем плохой, а жизнь у водителя и без того тяжела, так стоит ли делать ее еще тяжелее?
Закончив беседу со Всевышним, Маманя выжал сцепление, мягко передвинул рычаг переключения передач и плавно тронул огромный тягач с места. Когда безлюдный асфальтированный двор, медленно поворачиваясь вокруг невидимой оси, начал неторопливо уходить под радиатор машины, Маманя испытал привычный подъем и не менее привычно удивился: да сколько же можно? Десять лет за баранкой, из них почти шесть на дальних рейсах, а чувство каждый раз такое, будто впервые ложишься в постель с бабой. – Ведь не мальчик уже, пора бы привыкнуть, успокоиться!
Впрочем, сейчас он был в кабине один, и стесняться было некого. Пользуясь этим. Маманя дал выход своим чувствам и, как только плоская морда “мерседеса” миновала ворота парка, начал напевать что-то веселое.
На окраине он сделал небольшой крюк, чтобы подобрать своего напарника Егора Костылева, в просторечье Костыля. Он увидел напарника издали: худой и длинный, как бамбуковое удилище, с дорожной сумкой через плечо и в надвинутой до самых бровей каскетке, Костыль стоял на бордюре, как невиданный дорожный знак, и сосал неизменную сигарету. Это был один из многочисленных недостатков Костыля: он курил практически непрерывно в течение всего дня и, даже улегшись спать, просыпался не меньше двух раз специально для того, чтобы выкурить сигарету. Его напарнику, разумеется, приходилось несладко, несмотря на открытые форточки. Впрочем, Маманя и Костыль неплохо сработались и ездили вместе уже третий год подряд.
Костыль ловко запрыгнул в кабину, пожал Мамане руку и знаком показал, что все в порядке и можно трогать. Он был немногословен, особенно в трезвом виде, но Маманю это не огорчало: он всегда был рад возможности поговорить за двоих.
61 
