38 
Глазок на мгновение погас, затем дверь открылась, открылась широко — так, как встречают дорогого гостя или очень важную персону.
— О, Юрий Михайлович! Ты, как всегда, пунктуален.
Хоть часы сверяй!
— Да, не люблю опаздывать, — пожимая холеную руку адвоката, произнес прокурор.
— Ну проходи, проходи… Я почему позвал тебя домой, думаю, здесь никто нам не помешает обсудить детали и все взвесить.
— Надеюсь, — сказал Юрий Михайлович.
— У меня дома надежно.
В квартире, кроме хозяина, не было никого. Негромко играла музыка, стол был сервирован на двоих. Дорогая посуда, роскошная закуска, шикарные вина.
Раздевшись, повесив пальто на плечики и спрятав его в шкаф из карельской березы, Юрий Михайлович прошел в гостиную.
— Присаживайся, где тебе будет удобнее.
— Найду, где сесть.
Адвокат, маленький, лысый, в очках, без пиджака, в подтяжках на округлых плечах, был суетлив. Юрий Михайлович догадался, что Прохальский волнуется.
«Да, просить будет о многом, если он так расстарался».
— Присаживайся, присаживайся за стол, Юрий Михайлович. Ты что, меня стесняешься?
— Да нет, не стесняюсь, одним же делом занимаемся, — Прошкин держал в руках портфель..
— Давай свою сумку, что ты с ней не расстаешься?
Что у тебя там, магнитофон?
— Конечно, — съязвил прокурор, — Тогда включай.
— Я его еще на лестнице включил, — улыбнулся Прошкин, показывая ровные, белые зубы без единого заметного изъяна.
— Что, Юрий Михайлович, вина или водочки?
— Давай лучше сразу к делу.
— Что ж, к делу так к делу.
Адвокат подошел к секретеру, выдвинул ящик и извлек пухлую папку, которая казалась безобразной в этой изящно оформленной квартире. Папка была из серого картона, потертая, захватанная руками, испещренная всевозможными надписями.
— Вот, собственно говоря, наше дело. Думаю, ты его знаешь не хуже меня, — адвокат положил папку на низкий журнальный столик с изящно выгнутыми ножками, толкнул мягкое кожаное кресло. — Присаживайся, здесь тебе будет удобнее. — Затем включил торшер, свет которого упал точно на стол.
Юрий Михайлович посмотрел вверх на высокий лепной потолок, на бронзовую люстру с холодно искрящимися хрустальными слезками.
— Если желаешь, включу и верхний свет.
— Да нет, света хватает.
— Тогда смотри.
— А что мне смотреть, я это дело наизусть знаю. Мне тебя послушать надо.
— Во время защиты, Юрий Михайлович, я хочу обратить внимание…
— Погоди, — сказал Прошкин, — я знаю, о чем ты будешь говорить. О трудном детстве, о родителях-пьяницах, о детском доме и вообще о всей этой херне, которой ты так любишь пользоваться, чтоб выжать слезу у тех, кто соберется в зале.
— Нет-нет, Юрий Михайлович, ты меня не понял, я хочу, чтобы ты об этом говорил, а не я.
— Ты что, с ума сошел?
— Нет, я не сошел с ума. Слушай…
— Борис Борисович, ты же знаешь, что твой клиент — это сволочь, это отребье, его даже расстрелять мало, если быть честным.
— Ну зачем же ты так? Смертная казнь у нас почти отменена, и стрелять его никто не станет.
— Может, и отменена, но он достоин пули в затылок.
Это еще будет самым малым за все его дела.
— Я понимаю, он сволочь, мерзавец, подонок.., и вообще, от таких людей общество надо освобождать. Таких детей надо убивать еще при рождении, сбрасывать в пропасть.
— Вот именно, — сказал Юрий Михайлович Прошкин, постукивая пальцами по толстой папке.
— Но ты же знаешь, какие люди стоят за ним, знаешь, под кем он ходит.
— Ну, допустим, не знаю, а догадываюсь.
— Если не знаешь или не хочешь знать, тогда и не надо.
— Борис, давай сразу к делу.
— Что ж, давай.
— Сколько пообещали тебе? — сдвинув брови и даже не моргнув своими зеленовато-серыми глазами, посмотрев на адвоката, спросил Юрий Михайлович.
— Мне платят отдельно.
— А мне? — спросил прокурор.
— И тебе тоже.
— Ему светит одиннадцать лет.
— Зачем ты так сурово, Юрий Михайлович? Какие одиннадцать?
— Восемь.
— Тоже много.
— Семь.
— А лучше шесть.
— Я понимаю, шесть лучше, а еще лучше его вообще отпустить.
— Ну, об этом разговор не идет, все-таки два убийства с отягчающими.
— Вот и я говорю — одиннадцать лет, меньше я никак не могу попросить.
— Как это не можешь? Закуривай, закуривай, — Борис Борисович подвинул золоченый портсигар и дорогую зажигалку к прокурору.
38 
