Активист прикурил, откинул крышечку пепельницы и аккуратно поставил ее перед собой на покрытый пыльной захватанной скатертью круглый обеденный стол. Выпущенная струя дыма заставила плавно колебаться свисавшие с древнего плюшевого абажура нитки пыльной паутины. В наступившей нехорошей тишине вдруг с отчетливым щелчком включился и громко застучал компрессором ископаемый холодильник, включенный специально для того, чтобы охладить принесенную водку.
– Хватит, – сказал Активист, когда молчание затянулось. – Нечего себя хоронить. И нечего грызться, как бешеные псы. Мы теперь в одной лодке…
– Трое в лодке, считая суку, – вставил начитанный Телескоп.
– Вот именно, – Активист кивнул, разглядывая висевший над головой малиновый абажур. – Суку мы вычислим.., если среди нас есть сука. Лично я очень надеюсь, что нет. А что до Кудрявого… Ну что тут скажешь? Нам всем уже давно положено быть жмуриками, а мы, как видите, не только живы, но и с наваром. Товар мы отдали, а что его быки подохли, так дело это житейское…
Он вдруг словно со стороны услышал свои слова, и его замутило. Он говорил, как Кудрявый, и уже процентов на пятьдесят думал, как он. Это было отвратительно, словно в груди у него поселилось мерзкое чудище, исподволь переваривавшее Виктора Шараева и превращавшее все, что было в нем человеческого, в холодное слизистое дерьмо.
Стиснув зубы, он переждал приступ тошноты и прежним спокойным тоном продолжал:
– Может быть, с ним удастся договориться.
– А если не удастся? – спросил Тыква. Посмотрев на него, Активист впервые обнаружил, что Тыква, оказывается, тоже умеет играть желваками.
– А если не удастся, – сказал он, – тогда… Что ж, на войне как на войне. Или мы, или он. В конце концов, у него на руках огромная партия марафета, взятая с боем. Черта лысого он успеет избавиться от нее за пару дней.
– Стучать? – Тыква скривился, словно откусил от лимона. – Западло, Активист.
– Решил жить по понятиям? – спросил Шараев. – Ну-ну. И потом, это ведь на самый крайний случай. Может, он вообще махнет на нас рукой.
– Гм, – с сомнением произнес с дивана Телескоп.
– Я сказал, заткнись! – рявкнул на него Тыква. – Этот козел мне не нравится, – сообщил он Активисту.
– Не нравится – не ешь, – отрезал Активист. – Все, хватит. Всем зашиться по норам и не высовывать носа. Посмотрим, что он предпримет. Кстати, где Машка?
– Не твое дело, – буркнул Тыква. – Что, перепихнуться не с кем?
– Дурак, – спокойно сказал Активист. – При чем тут это? Ты хотя бы удосужился ее спрятать?
– Удосужился, – проворчал Дынников, играя желваками. – Черт, выпускной класс, а она в школу не ходит!
– Зато жива, – сказал Активист. – Попробуй перевести ее в другую школу, куда-нибудь на другой конец Москвы.
– Из лицея? Что я, больной?
– Дело хозяйское, – устало сказал Виктор. – Тебе, конечно, виднее. Ладно, довольно о грустном.
Он поднял стоявший у ножки стола кейс, щелкнул замками и вытряхнул его содержимое на скатерть. Тугие пачки расползлись по крышке стола неровной горкой. Тыква невольно подался вперед, а сидевший на диване Телескоп привстал и вытянул шею.
– Все не так уж плохо, правда? – спросил Активист, заметив их оживление. Во рту у него стоял мерзкий привкус, и очень хотелось лечь и заснуть. Вид денег почему-то не вызывал в нем самом никакого восторга – возможно, потому, что цена этой расползающейся кучки была непомерно высока. Он чувствовал себя так, словно его бессовестно надули, подсунув жалкие гроши взамен чего-то важного и невосполнимого.., быть может, кусочка души, а может быть, и всей души целиком. – По пятьдесят штук на брата. Это делает мир немного светлее, правда?
– Почему по пятьдесят? – вскинулся Телескоп. – Бабки взяли мы с тобой, при чем тут Тыква?
– Ах ты, козел! – взбеленился Дынников. – А там, на заводе, что бы ты без меня делал? Ах ты, козья морда!
Он вскочил, опрокинув стул, и бросился к дивану. Телескоп тоже вскочил, словно подброшенный пружиной, и выставил перед собой наган, держа его обеими руками и направив прямо в лоб рассвирепевшему Дынникову, которому, похоже, было плевать на оружие.
Активист встал, поднял с пола опрокинутый Тыквой стул, размахнулся, держа его за спинку, и обрушил на крышку стола. Рассохшийся стул с грохотом развалился, и наступила тишина, в которой было слышно, как поскрипывает, бешено раскачиваясь на пыльном шнуре, задетый ножкой стула плюшевый абажур.