84 
Глеб помолчал, глубоко затягиваясь вонючей «Примой» и выпуская дым через ноздри.
– Один из них показался мне знакомым, – сказал он после паузы. – Где-то я его видел, а вот где – не припомню. И еще их главный. Наверное, я смог бы его опознать и даже составить фоторобот. У него запоминающееся лицо и такая, знаете, ранняя седина на всю голову.
Малахов вдруг повернулся всем корпусом и уставился на него так, словно увидел морского змея. Печали и мутной ностальгической поволоки в его взгляде как не бывало – глаза смотрели остро и цепко.
– Как это ты ухитрился его разглядеть? – спросил он. – Темно же было, как у негра в ж.., гм.., в ухе.
– Моя кличка – Слепой, – напомнил Глеб. – Неужели в досье не было ни слова про то, что я обладаю нокталопией – вижу в темноте.
– Ну да?! Представь себе, не было. Тогда… – Малахов на некоторое время задумался, теребя кончик носа. – Высокий? – тоном, каким, наверное, привык вести допросы, вдруг спросил он. – Голова седая, так? Глаза темные, лицо вытянутое, как у лошади или, скажем, у Александра Блока, верхняя губа длинная, шнобель… – полковник сделал энергичный жест, показывая, какой у описываемого им человека нос, – вот такой вот шнобель, капитальный… Похож?
– В общих чертах, – сказал Глеб. – Неужели знакомый?
– Ах ты, мразь, – словно не слыша его, процедил полковник. – С того света, значит, вернулся, чтобы меня туда отправить. Жаль, ах как жаль, что ты промазал, Глеб Петрович!
– Я его задел, – поправил полковника Слепой.
– «Задел» не считается, – морщась, как от боли, сказал Малахов. – Эту сволочь если бить, то прямо в глаз, как белку. Я смотрю, ты даже не спрашиваешь, о ком речь. Неинтересно?
– А чего тут интересного? По-моему, все и так ясно.
– Н-да, – промямлил полковник, – что ясно, то ясно… В общем, фамилия его – я имею в виду настоящую – Раскошин. Подполковник Раскошин. Псевдонимы я сейчас не припомню, да это и не важно.., так или иначе, они будут в его досье. Возьмешься?
– А если не возьмусь?
– Тогда придется идти убеждать начальство, что мертвые иногда воскресают. И я подозреваю, что возобновление дела ничего не даст: у него были сильные покровители, так что вряд ли собранные нами улики до сих пор лежат в архиве.
– И вы так спокойно об этом говорите?
– А как мне об этом говорить? Что мне – землю грызть, голову пеплом посыпать? Поймаю кого-нибудь за руку – оторву эту руку к чертовой матери и не посмотрю, сколько там генеральских звезд на погонах, из-под которых она растет. А какой смысл потрясать кулаками наедине с собой или с тобой? Что от этого изменится?
– Привозите ваше досье, – сказал Глеб. – Есть у меня кое-какие соображения на этот счет. Мнится мне, что недаром он материальчик на самых крутых авторитетов в свой компьютер загонял. Узнать бы, на кого работали те двое, которых я подвалил. Их куда повезли?
– На Кудыкину гору, – проворчал полковник. – Оживлять электрошоком и вежливо спрашивать, на кого они работали при жизни.
Вдали послышался шум приближавшегося автомобиля.
Глеб прислушался и вздохнул.
– Это за вами, – сказал он. – Ирину подвезете?
– Дурацкий вопрос, – ответил Малахов.
– Ну, тогда я пошел. Или вы не против, чтобы ваши ребята со мной повидались?
– А ты?
– Я? Я – категорически против. В общем, спасибо за веселые выходные.
– Ну, Глеб Петрович, – Малахов развел руками, – кто же мог знать?
– Да я серьезно, – сказал Глеб. – Все действительно было здорово, пока не пришли эти отморозки. Так ведь отморозки – это специфика нашей с вами работы. Профессиональная вредность, так сказать. На них обижаться – все равно что возмущаться по поводу плохой погоды. А все-таки мясо на шашлыки я мариную лучше вас.
– Это мы еще проверим! – крикнул Малахов в его удаляющуюся спину.
– Проверим, проверим, – ответил Глеб и скрылся за калиткой в дальнем углу сада.
* * *
Приблизительно в то же время, когда сердобольный усач Егорыч вынес полковнику Малахову свои старые штаны, Виктор Шараев остановил машину возле ветхого двухэтажного дома, который явно должен был пойти на слом в ближайшее время. Он уже выглядел нежилым, пустые оконные проемы щерились редкими клыками выбитых стекол, и оттуда тянуло плесенью и нужником.
Задрав голову. Активист разглядел на втором этаже три застекленных, хотя и грязных почти до полной потери прозрачности окна. На одном из них даже болталось что-то вроде занавески.
84 
