— А что этому мешает?
— Самоубийство, инспектор. По самоубийцам наша Церковь не служит панихиды, если только не доказано, что они убили себя в помрачении рассудка. Но любовная страсть — это такое помрачение рассудка, которое снисхождения не заслуживает…
— У нас самоубийц в прежние времена даже хоронили за оградой кладбищ.
— В России тоже.
— Но теперь, когда общество становится все более открытым и толерантным…
— Речь идет о Русской Православной Церкви, инспектор!
— Да, ваша Церковь от века не умела изменяться вместе с обществом, она никогда не шла в ногу со временем.
— Инспектор, дорогой! Вы не могли бы это повторить еще раз?
Инспектор повторил.
— Спасибо, это так приятно слышать из уст католика!
— Да я вроде бы сказал это с некоторой долей осуждения…
— Ах, это неважно! Важно, что вы сказали истинную правду: наша Церковь не ковыляет за цивилизацией и уж тем более не бежит за нею вприпрыжку.
— И вас это радует?
— Да еще как! Но давайте вернемся к нашим овцам заблудшим.
— Как скажете, графиня. Так, с типами женщин мы разобрались. А что вы думаете о самом Каменеве?
— Каменев — типичная «крыса».
— Такой приличный интеллигентный человек и вдруг — «крыса»?
— Именно. «Крыса» обозначает тип человека, который живет среди людей подобно крысе: он пользуется человеческим теплом и плодами человеческого труда, но не приручаем и в руки не дается, живет сам по себе. Обычно это совсем незлые люди, просто у них на все свои взгляды и для всего свои правила, порой не совпадающие с общепринятыми. Они часто приносят несчастье тем, с кем рядом живут, и ничего не могу с этим поделать — потому что не только не хотят, но и в принципе не могут считаться с другими людьми. Не дано это им, вот и все. Они живут среди своих ближних сами по себе и только для себя.
— Как кошки, гуляющие сами по себе?
— О нет! Типичная кошка — это Ада фон Кёнигзедлер: ищет тепла, комфорта, уюта и в любой момент готова сменить хозяина, если поймет, что у другого ей будет сытнее и теплее. Ласкова, пока все идет как ей надо, но готова выпустить когти сразу же, как только ей покажется, что ее благополучию что-то угрожает.
— В чем разница между кошкой и крысой?
— В степени эгоизма. Кошка любит себя и удобного для нее хозяина, крыса никого не любит и не принимает во внимание, кроме себя.
— Кошка — эгоист, а крыса — эгоцентрик?
— Примерно так.
— Это все очень интересно, графиня… А вся эта психология действительно помогает определить преступника?
— Конечно, нет, инспектор! Она просто помогает думать.
— Так вы и вправду никого конкретно не подозреваете?
— Нет. Сколько раз я вам твердила, что это большое заблуждение с вашей стороны — полагать, будто мне с самого начала все известно. Уверяю вас, даже когда я делаю окончательное заключение, я всегда готова к тому, что в последнюю минуту все еще может повернуться в неожиданную сторону и в корне измениться, могут появиться какие-то новые улики, новый подозреваемый — и все мои дедуктивные построения рухнут как карточный домик. Сколько раз так бывало!
— Позволю себе заметить — ни разу.
— Не льстите бедной старой женщине, инспектор! Вы этого не замечаете, потому что я никогда не делаю преждевременных заключений, по крайней мере вслух. Лучше скажите мне, что слышно о Юриковой? Она случайно не вернулась в Мюнхен?
— Нет. За квартирой ведется наблюдение — она пуста.
— Прекрасно. В таком случае сделайте одолжение, посмотрите в Интернете, когда будет ближайший самолет на Вену: мне не хочется ехать туда ни машиной, ни поездом.
— Вы полетите к Юриковой?
— Разумеется.
— Зачем же мы дали ей уехать?
— Я же говорила — для консервации. Чтобы она не могла влиять ни на Каменева, ни на ход следствия. И смотрите, как удачно сложилось, что она вызревает не где-нибудь, а у моего старого приятеля Миши Гранатова! Когда-то я Мишу очень выручила, можно сказать, вырвала из когтей наркомафии.
— О! Расскажите, графиня!
— Охотно! Это одно из тех дел, которыми я имею основание гордиться. Русские наркоторговцы превратили его квартиру в перевалочный пункт, а его троих детей сделали своими агентами: ребятишки относили «посылочки с лекарствами для больных в России» на вокзал и там передавали их якобы отъезжающим в Россию туристам. И с каким удовольствием и гордостью они делали это «доброе дело», о котором, конечно же, нельзя было никому говорить, кроме отца. А отец — он такой же ребенок, как и они. Мне было довольно трудно доказать сотрудникам Интерпола, что ни сам Миша, ни тем более его дети не имели ни малейшего представления о том, какие делишки творились в их квартире и какие такие «лекарства» проходили через детские руки. Однако мне удалось этот клубочек размотать, и с тех пор мы с семейством Гранатовых большие друзья.