Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
100 
Все женщины одинаковы, все собственницы. Одни сторожат любовь, другие деньги, третьи видимость семейного благополучия, но все готовы отчаянно бороться за свое, самое дорогое.
— Иди спать.
— Нет.
— Я никуда не уйду. Клянусь.
И Зоя верит. Уходит, а он почему-то не может ее обмануть. Снова бросает пиджак на диван и хватается за пульт. Перематывает на начало. Вечер встречи выпускников. Снова и снова: Иван Саранский выходит из черного «Мерседеса», Иван Саранский курит «Данхилл», Иван Саранский говорит «пожалуйста, без меня», Иван Саранский уезжает…
…В спальню он отправляется уже под утро. Зоя не спит.
— Вот и все. Вот и ты от меня уходишь, — тихо говорит вдруг она.
— С чего ты взяла? Куда ухожу?
— Не знаю. — Она вдруг торопливо и отчаянно произносит: — Ты не представляешь, как можно чувствовать того, кого любишь! Я не жалуюсь, нет. Хоть немного выпало в жизни счастья! Я понимаю: с тобой что-то страшное случилось. Я бы тебя простила. Мне все равно, плохой ты или хороший, говорила уже. Я бы простила… Ты себя не простишь.
— Да с чего ты взяла?!
— Не уходи, прошу. — Это сказано как-то обреченно, почти безразлично, словно уже заявление о разводе подали и был суд. — Не уходи.
— Я здесь.
Он подставляет плечо. Зоя ложится на него, вздохнув счастливо, затихает. Она глупости говорит. Почему это он уходит? Куда? Молча целует ее: карий глаз, голубой. Вместе бы они справились. Завтра надо ехать в Горетовку. Завтра. Быть может, она права и это последний раз? Надо бы сейчас любить ее как-нибудь иначе, но как? Последнее, что он слышит:
— Мне все равно, кто ты был. Есть только то, что началось у нас в июне и никогда не кончится. Никогда.
Под утро не сон, какая-то одурь. Он знает, что надо ехать в Горетовку. Память постепенно начала возвращаться.
ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
В первой половине
Утром он идет не на работу. С этим кончено. Надо на стоянку, к машине. Сесть в нее и… В Горетовку? Да, сначала в Горетовку.
Идет мимо школы, мимо дома, в котором живет Леся. Взглядом отыскивает ее окна, вздыхает. Нехорошо получилось. И с розами тоже. Нехорошо.
Возле первого подъезда двое. Сначала он видит мужчину: высокий, модно и очень хорошо одет, правда, в спортивном стиле, не в классическом. А вот Ванечка Саранский костюмы очень уважал. Этот не уважает: джинсы, модная толстовка, дорогие кроссовки. Плечи широкие, обнимает женщину, целует, лица той не видно.
Сначала отворачивается деликатно, потом вдруг слышит знакомый смех. Леся? Леся!
— Леся!
А как же друг детства? Как же он сам? Какой-то совершенно чужой мужик с женщиной, которая его, Ивана Мукаева, любила! Его? Да какая разница! В нем вдруг вспыхивает чувство собственника. Со страшной, все сокрушающей силой. Пузырь, который в последнее время как будто сдулся и притих, набухает мгновенно. Выходит из-под контроля и, минуя горло, сразу оказывается вокруг головы. И тут его оболочка лопается. Сладкое бешенство, вот оно. Кидается к мужику, разворачивает того резко за плечо:
— Ты что, у нее ночевал?!
Леся напугана. Видимо, с его лицом что-то не в порядке. Она отчаянно кричит:
— Иван! Я не твоя собственность!
— Ты шлюха! — Он вдруг соображает, что мужик здесь ни при чем. Это все она, Леся. Все они такие! Не умеют хранить верность. Кричит еще громче: — Ты проститутка! Знаешь, что с такими делают?!
Он знает. Но мужик, сначала, кажется, здорово напуганный, приходит в себя. Мужику нельзя выглядеть трусом при этой женщине. Леся взялась за этого типа всерьез. Мужик, набычившись, не очень уверенно, но говорит:
— Осади назад!
— Что?!
Время куда-то теряется. Одномерное пространство пожирает его с неимоверной скоростью. Три минуты, пять минут, десять… Очнувшись, он понимает только, что, слава богу, все целы. У мужика лицо разбито, лежит на земле, но стонет. Значит, живой. Остается Леся.
— Ты просто зверь?! Иван — ты зверь!!
Ему очень хочется ее убить. Ну просто очень. Именно ее. Это такая страшная сила! Он понимает только, что сейчас снова начнет их терять. Три минуты, пять минут, десять… Может быть, застрелить ее, и дело с концом? Есть еще один патрон. Нет, так нельзя. Легче не станет. Надо знать наверняка, что она умерла. Надо проверять это снова и снова…
Ему чего-то не хватает. Леся стоит на коленях, в пыли, возле мужика, подолом нарядной юбки вытирает с разбитого лица кровь. И тут он вспоминает Зою. Все начинается с жалости. Когда они становятся няньками, они выращивают эту свою любовь, словно ребенка. Тот вырастает и становится самостоятельным. Начинает дерзить и говорить гадости. Потом взрослеет, потом стареет. Потом…
100 
