52 
– А он что, всегда таким был? – спросила Болотова, аккуратно обходя лужу.
– Он и сейчас такой. Правда, с нами не живет уже пять лет.
– А мать вышла замуж?
– Да что ты! За кого это она выйдет? Она же его любит, скульптуры его рассматривает, меня в мастерскую засылает. А потом расспрашивает, как и что. А что я ей могу рассказать? Я в его скульптурах ни хрена не смыслю. Работает – говорю.
И Болотова пожалела, что не успела сфотографировать дочь в мастерской отца.
– Хочешь, я тебя сфотографирую?
– Не-а, не хочу, – спокойно сказала девчонка. – А ты для журнала пишешь или для газеты?
– Для журнала, – сказала Болотова и произнесла название.
– А, знаю, знаю, у отца такие по мастерской валяются, правда, он их не читает. И, честно признаться, он никогда не читает то, что о нем пишут, ему это безразлично. Меня удивляет то, что он вообще тебя к себе в мастерскую пустил, ты, наверное, какой-то удивительный человек. Почему он тебя уважает, ведь он даже друзей в мастерскую не водит?
– А у него есть друзья? – спросила Болотова.
– Какие друзья! Водку вместе пьют, орут, скандалят. Но он уже лет пять в мастерскую приглашает их только тогда, когда работа закончена. Покажет, продаст, пару дней попьет, а потом опять закроется в мастерской и ни одной живой души не пускает к себе. В общем, он странный, хотя по-своему интересный. Знаешь, – призналась Маша, – когда я с ним иду по улице, то вообще никого не боюсь. Он же сильный, как трактор, он двумя пальцами может монету согнуть. Сила у него невероятная. Когда разозлится, может схватить меня и одной рукой к потолку забросить. Боюсь а его очень, когда он вне себя.
– Понятно, – сказала Болотова, сообразив, что узнала о Хоботове и о его образе жизни даже больше, чем следовало.
Теперь она смотрела на скульптора, о котором писала большую статью, другими глазами. Хоботов предстал перед ней как несчастный человек без семьи, без друзей, всецело занятый собой и своими странными видениями, трансформирующимися в пугающие фигуры, до поры до времени скрытые под мокрой мешковиной.
– Кошмары он всякие лепить любит. Я, признаться, боюсь. Как-то пришла в мастерскую вечером, его не было. Щелк свет – и чуть в обморок не грохнулась, прямо на пол. Он такой кошмар слепил – полуразложившийся труп сделал, как живой. Лежит посреди мастерской, развороченный, сгнивший. Жуть меня взяла, я выскочила из мастерской, даже дверь закрыть забыла.
– А ключи он тебе дал?
– Да, в минуты хорошего настроения. Он мне уже их раз десять давал и раз десять забирал. Так что я к этому привыкла. Однажды целый час в окошко к нему стучала. Знаю, что он в мастерской, вижу, а он на меня даже внимания не обращает. Промокла, продрогла, а он, сволочь, так и не открыл.
– Работал?
– Нет, не работал, – сказала Маша, – сидел на диване, курил и свои руки рассматривал. Представляешь, целый час! Одну сигарету за другой курит и на ладони смотрит, словно книгу читает. Дышит на них, трет, мнет… Странный он человек, хотя хороший. Видишь, денег дал. Пойду что-нибудь куплю, шмотку какую-нибудь, и матери что-нибудь куплю, окажу, мол, отец подарил, пусть порадуется.
– А где она у тебя работает?
– В музее работает экскурсоводом. Только не думай, музей не с искусством связан, а в зоологическом.
Про всяких там рептилий, хищников, птеродактилей рассказывает. В детстве я любила там бывать. Но в детстве мне и в мастерскую нравилось приходить.
– Отец натурщиц никогда не приглашал?
– Я уже лет пять их у него не видела. Как-то раньше лепил, а потом сказал, что все натурщицы напоминают ему дохлых ощипанных кур. Похоже, да, выражается старик?
– Похоже, – сказала Болотова.
– Мне сюда, – дойдя до перекрестка, бросила Маша, – тебе со мной, смотрю, не интересно.
– Почему не интересно, интересно. Думаю, еще встретимся.
– Может, и встретимся, – и девчонка заспешила по своим делам.
Болотова осталась стоять, размышляя о том, что услышала от этого ребенка, девочки, уже считающей себя взрослой. Ей почему-то захотелось вернуться, подойти к окну и посмотреть, как работает Хоботов, хотя она понимала, это может вызвать ярость скульптора, и он вполне может запустить чем-нибудь тяжелым в окно, не пожалев стекла.
"Нет, сейчас я к нему не пойду. Пройдет день, два, созвонюсь, а потом наведаюсь. Не выгонит же он меня?
А если и выгонит, все равно, материалов у меня на толковую статью уже предостаточно. Как бы даже его внутренний портрет сложился".
52 
