52 
— Ну да, я снял квартиру.
— А деньги?
— Мужчинам не задают таких вопросов. Запомни: женщин неприлично спрашивать о возрасте, а мужчин о деньгах. И у первых, и у вторых это самое уязвимое место.
— Почему ты жил с Женей, Герман?
— Хотел сделать ей немножко больно. Так что? Мы едем?
Ксения заметила, что Элеонора Станиславовна обернулась несколько раз подряд. Анатолий, кажется, решил оставить ее на время в покое. Понял, что ничего не добьется. А синьора Ламанчини стала глазами искать Ксению, чтобы вместе с ней уехать с кладбища. Ксения тут же представила себе стоны, холодные компрессы, тошнотворный запах ландышей и подумала, что не мешало бы хоть немного отдохнуть. Дама улетает поздно вечером. Часа два она вполне может побыть наедине с собой.
— Пойдем! — решительно повернулась Ксения к Герману. — Поминальный обед по русским традициям программой не предусмотрен, Элеонора Станиславовна давно уже заделалась католичкой. А есть здорово хочется!
— И выпить тоже, — добавил Герман.
— Только улизнем тихо, чтобы она опять в меня не вцепилась.
Уже сидя с Германом в такси, Ксения подумала с торжеством, что хоть как-то, но протест против такого обращения с собой она выразила.
Первый сет-бол
40: 30
Но уже за обедом Ксению замучила совесть. Она не могла долго на кого-нибудь злиться. Здесь, в теплом, уютном кафе, Элеонора Станиславовна начала вдруг казаться Ксении удивительно несчастной, одинокой и всеми покинутой. Да и вопрос о наследстве тяготил, словно камень, который повесили на шею. Пока висит, можно запросто утонуть, ненароком бултыхнувшись в воду. Да и желающие помочь найдутся.
Герман молчал, что-то обдумывая. На них с Ксенией все смотрели. Очень заметная пара: красивый темноволосый мужчина и очень хорошенькая девушка с черными от испуга глазами.
— Герман, а что Валентина?
— Кто? — переспросил он, аккуратно разрезая ножиком мясо. — Должно быть, уехала в Париж.
— Но почему она тебя не устраивает?
— А почему она меня должна устраивать? Почему вы, женщины, все думаете обо мне одинаково? Всю жизнь на мне какое-то клеймо. Это что, где-то в глазах или на лбу? И почему вам так нравится делать из меня злодея?
— Ну, Герман!
— Ах да. Я забыл, что ты здесь ни при чем. Ты другая. Между прочим, ты очень любишь этого своего?.. — Ксения покраснела. — Ну, ты знаешь кого.
— А тебе какая разница? — Ксения нагнула хорошенькую головку, улыбнулась.
— Это простое кокетство, или ты не хочешь, чтобы я догадался, как ты относишься к бывшему мужу? Вот кого мне хотелось бы задушить!
— Что, Женька разболтала?
— Она не любила упоминать своих бывших — за здравие. Только за упокой. И чересчур болтливой не была. Я знаю только то, что ты сама сказала… Ладно, хватит о ерунде. — Ксении показалось, что он на что-то решился. — Тогда пойдем? Хочешь посмотреть, как я устроился?
— Меня эта ведьма ждет.
— Кто? Элеонора? Да черт с ней!
— Так нельзя.
— Из-за денег, да?
— Нет. Даже с плохими людьми так нельзя.
— Думаешь, если быть с ними добренькими, так у них совесть проснется? Ха-ха-ха! Да они только обрадуются. И станут поступать еще хуже. Закон человеческих джунглей. У добреньких такие сладкие косточки! — Он потянулся, подмигнул: — Делай как все, Черри.
— Не буду. Я потом к тебе зайду.
— Как хочешь, — пожал он плечами. — Я могу прихватить с собой и ту девушку. — Герман кивнул на соседний столик, где пила уже третью чашку кофе крашеная блондинка. — И ту. И ту…
На его слова, сказанные подчеркнуто громко, стали оборачиваться женщины. Некоторые хихикали, некоторые негодовали, но, независимо от реакции, во всех глазах Ксения заметила откровенный интерес. Парень привлекал к себе внимание. Особенно сейчас, когда был словно заряжен какой-то дикой энергией. Черный, блестящий, похожий на магнит, притягивающий к себе все дурное. Ксения не умела вот так открыто становиться центром всеобщего внимания, хотеть его и не бояться. Насколько же надо быть уверенным в себе, чтобы знать, что тебе простят любой, даже самый резкий поступок? А он спокойно взял со столика у крашеной блондинки бумажную салфетку и написал на ней номер своего телефона. Блондинка надменно вскинула брови, но Ксения была уверена, что вечером она Герману позвонит.
— Ты делаешь это мне назло? — спросила она уже на улице.
52 
