64 
— А Генку все равно отпустили.
— Ты ее на плиту-то поставь, — посоветовал Герман.
— Что? Ах да. Сейчас. — Ксения отвернулась к плите, все еще возбужденная: — Я так рада, что ты пришел! Я тебе в тот вечер звонила, звонила…
— Почему? — Ксения чувствовала его у себя за спиной. Отчего это он сегодня такой нервный?
— Герман, ну к кому я еще могу пойти?
В его дыхании и движениях возникла странная пауза. Ксения внимательно следила за тем, чтобы кофе опять не сбежал. Неприятный запах, когда коричневая пенка на плите подгорает.
— А твой бывший? — услышала она.
— Он просто трус.
— А я?
— Ты… Подожди, не мешай. Еще одну секунду…
— Так что я?
— Лучше бы ты оказался дома в тот вечер, а не Генка. Мне было бы спокойнее с тобой, Герман!
Она обернулась наконец, дождавшись, когда в турке поднимется доверху густая коричневая пена. Он был странно близко за ее спиной и загораживал стол, куда Ксения хотела поставить сваренный кофе.
— Может быть, дашь пройти? — спросила она и услышала вдруг странный стук. — Герман, что-то упало?
— Не знаю.
Он сел за стол, поставил рядышком две маленькие кофейные чашки. Ксения удивилась тому, как он странно на них смотрит. Белые фарфоровые чашечки, почти невесомые, в его больших руках совсем игрушечные. Но как осторожно трогают пальцы хрупкий белый фарфор!
— Люблю красивые вещи. Скажи, разве можно ее разбить?
И потом:
— Человек — странное существо. Ему не живется по законам логики. И все его проблемы в нем же самом. В том, что он не может так запросто взять и разбить хрупкую фарфоровую чашку.
— Да поставь ты ее на место! — не выдержала Ксения. — А то на самом деле разобьешь.
— Тебе ее будет жалко?
— Тебя. Вот ты странный человек, Герман. Интересно, ты влюблялся?
— Не успел.
— А девочки в классе? Какая-нибудь молодая учительница?
— Учительница… Да… Слушай, добрейшее в мире существо, ты кофе-то мне нальешь?
Ксении показалось, что он успокоился. Во всяком случае, курил он осторожно, не сжигая сразу половину сигареты одной жадной затяжкой. Всё-таки они почти год прожили под одной крышей, и Ксения его неплохо знала. Характер, привычки, быстрые перепады настроения. Было непонятно только одно: почему он не исчез из ее жизни сразу же после того, как убили Евгению Князеву? Уже домывая посуду, она услышала, как Герман негромко сказал:
— Интересно, тебе говорили, что ты чертовски везучий человек?
30: 0
— Останешься? — спросила она, когда ужин был закончен. Мысль об одиноком вечере была страшнее, чем обычная смерть. Каждый раз, засыпая в этой пустой квартире, на огромной постели, Ксения умирала, надеясь на то, что это в самый последний раз.
— Почему нет? — ответил Герман, прислушавшись к мелкому дождику, царапающему снаружи стекла.
После душа он залез к ней под одеяло и несколько минут лежал молча, стараясь случайно не задеть теплое и мягкое чужое тело.
— Холодно сегодня, да? — спросила Ксения. Не услышав ответа, добавила: — И страшно.
— Женькино привидение тебя не беспокоит? — В темноте Ксения угадала его легкую усмешку. Придвинулась, нарушив невидимую границу:
— Можно?
Герман подложил ей под голову руку, другой рукой притянул к себе.
— Черри? А если у нас с тобой сейчас ничего не будет, что ты сделаешь?
— Ничего. Усну.
— А потом? Утром?
— Приготовлю тебе завтрак.
— Странно, но я верю в то, что это правда. Иди сюда.
И она вспомнила наконец, какие у него сладкие губы.
Им всегда было хорошо вместе. Они не старались ни друг для друга, ни для себя. А оттого все, что между ними происходило, не имело ни тени фальши. Ксении не с кем было его сравнивать, кроме как с бывшим мужем. Она понимала, что с Германом все лучше, чем с тем, другим, с той только существенной разницей, что тогда все было по любви. А значит, было все-таки лучше.
Их и нельзя было сравнивать, они жили по-разному и чувствовали по-разному и по-разному сжимали в сильных руках ее мягкое тело. Но и не сравнивать она не могла, потому что и сейчас, с другим, она изо всех сил пыталась найти — и никак не могла — хоть кусочек прежнего счастья. Не было его. Приятно и даже очень хорошо временами было, но ощущение прежнего полета куда-то ушло. Сейчас она не летела, а просто проваливалась в глубокую, душную яму, и там, на дне, вокруг нее кружилось множество приятно покалывающих мелких иголочек, и, втыкаясь в самые чувствительные места, они парализовали разум и волю.
64 
