Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
57 
Он прошел на кухню, поставил на стол пакет с едой, бросил окурок в раковину и зажег газ. Кастрюли были под рукой, в шкафчике, тарелки стопками стояли в соседнем, в выдвижном ящике лежали вилки и ложки — много вилок и ложек, гораздо больше, чем требовалось Мансурову. Родители когда-то любили принимать гостей, любили шумные веселые застолья — чтобы было вдоволь выпивки и закуски, чтобы все смеялись, пели хором, танцевали под старенький бобинный магнитофон и чтобы всем было весело и хорошо. Маленького Алешу, как и большинство детей в таких случаях, водружали на табуретку и просили прочесть стишок. Стишки Алеша запоминал плохо, зато, когда обнаружилось, что он превосходно считает в уме, у него появился свой собственный сольный номер. Карманных калькуляторов тогда еще не было, и веселые подвыпившие дяди и тети проверяли выданные семилетним ребенком ответы, перемножая числа столбиком на какой-нибудь салфетке, а перемножив, разводили руками, аплодировали, говорили: “Вот это да!” — и прочили Алеше великое будущее...
Ожидая, пока закипит вода, он прошел в большую комнату, где в последнее время работал, отдыхал, спал — короче говоря, жил. Вторая, маленькая комната когда-то была его спальней. Потом ему пришлось уступить ее заболевшей маме. Там она и умерла, и с тех пор Мансуров заходил туда очень редко — в основном для того, чтобы взять из шкафа постельное белье, свежую рубашку или свитер. Там все осталось, как при маме, зато большая комната преобразилась, если можно назвать преображением превращение порядка в хаос. Впрочем, царивший здесь беспорядок казался хаотичным только на первый взгляд. Мансурова этот беспорядок вполне устраивал; более того, он вовсе не считал его беспорядком. Каждая вещь лежала не там, где она должна была лежать согласно общепринятым правилам, а там, куда он привык ее класть и откуда мог ее взять не глядя, просто протянув руку.
Он остановился перед обшарпанным сервантом. Хрусталя и фарфора в серванте больше не было — все это добро, завернутое в скатерть, лежало в самом дальнем углу кладовки. Стеклянные дверцы с серванта были сняты, а на полках грудами лежали журналы, книги по математике и мелкий электронный хлам — какие-то платы, провода, разъемы, шлейфы... Кое-что из этого было куплено Мансуровым про запас, но основная масса запчастей представляла собой то, что Алексей выбросил из первого компьютера в процессе модернизации.
Он отодвинул в сторону вскрытый и выпотрошенный системный блок, взял с полки урну с прахом, обтер с нее пыль и поставил на стол. Голова у него все еще немного кружилась, он чувствовал себя не совсем трезвым — таблетки действительно были хороши.
— Здравствуй, мама, — сказал он, обращаясь к урне. Говорить стоя было неудобно, и он сел на диван, закинув ногу на ногу, и закурил. — Давно мы с тобой не виделись. Поговорим?
Урна молчала.
— Молчишь? — сказал Мансуров. — Правильно, молчи. Я сегодня не хочу слушать. Я сегодня хочу говорить. Знаешь, мама, я тебя ненавижу за то, что ты со мной сделала. Я не мог тебе этого сказать, пока ты была жива, а теперь вот говорю. Если бы ты тогда не заболела, я бы не стал тем, кем я стал. Я бы математикой занимался! Ты ведь сама этого хотела — чтобы я занимался математикой, и только математикой. А заниматься пришлось тобой... — Он глубоко затянулся сигаретой и толстой струей выпустил дым в сторону урны. — Тебе надо было умереть сразу, — заявил он. — Тогда бы я не бросил аспирантуру и не пошел работать в этот вонючий банк. Ты думаешь, это приятно — работать в “Казбанке”? Что ты говоришь? На стройке хуже? Ну, во-первых, нужно быть полным идиотом, чтобы после мехмата пойти в каменщики, а во-вторых... Во-вторых, мама, тебе здорово повезло, что ты ни разу в жизни не встречалась с нашим боссом, Андреем Васильевичем Казаковым. Ты бы послушала частушки в его исполнении!
Урна по-прежнему молчала — как показалось Мансурову, неодобрительно. Вообще, у него вдруг возникло очень неприятное ощущение, что мама, где бы она сейчас ни была, отлично его слышит. Того и гляди, отвечать начнет...
— А с другой стороны, — упрямо продолжал он, — я тебе чертовски благодарен. Ну, закончил бы я аспирантуру, защитил бы диссертацию, получил в зубы какую-нибудь никому не нужную тему плюс оклад младшего научного сотрудника и тянул бы лямку до самой пенсии... А так я сделал открытие — великое, черт бы его побрал, открытие! Я тебе не говорил, что твой сын — гений? Что сделал гениальное открытие — не говорил, нет? Ах да, конечно... Мы же сто лет не разговаривали, так откуда тебе... Хотя, между прочим, могла бы и сама поинтересоваться: как, мол, ты там, сынок, не нужно ли чего? Ведь оттуда, — он ткнул пальцем в потолок, — говорят, все видно...
57 
