Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
59 
Вопрос был сугубо риторический: Мансуров отлично знал, что это такое, откуда оно взялось и кто во всем виноват. Чемпион Москвы и области по кикбоксингу, этот силач, тупой, как все силачи, и самовлюбленный, как все чемпионы, совершенно напрасно считал себя пупом земли. Напрасно он думал, что конкуренты, отчаявшись победить его в честном бою, предприняли попытку убрать его с ринга таким сомнительным и рискованным способом. Если бы хотели убрать — убрали бы как миленького! Просто подложили бы в машину четыреста граммов тротила, как тому кавказцу, и дело с концом. Очень нужно его похищать... Нет, похитить хотели вовсе не эту дубинноголовую груду мяса, а кого-то другого, и Алексей Мансуров точно знал, кого именно.
По телевизору начался другой сюжет, и Мансуров выключил чертов ящик, чтобы не мешал размышлять. На столе в глубокой тарелке остывали густо посыпанные черным перцем пельмени. От них несло дохлятиной, и Мансуров удивился, как он раньше этого не замечал. То есть замечал, конечно, но почему-то считал этот запах вкусным, возбуждающим аппетит. А ведь пахло-то трупом, лежалым трупом, пусть даже и подвергнутым легкой термической обработке...
Итак, он пожинал плоды собственной несдержанности. Допраздновался, скотина. Доболтался, идиот...
Он вспомнил, как разглагольствовал, стоя со стаканом шампанского в руке и с голым задом, перед развалившейся на кровати проституткой, и ему стало нестерпимо стыдно. Раздухарился, кретин! Признания захотелось, захотелось увидеть хоть в чьих-то глазах восхищенный блеск, услышать аплодисменты в свой адрес.
Впрочем, продемонстрированный им фокус можно было оценить лишь спустя некоторое время, а именно наутро, сравнив официальной курс доллара с тем, что был записан губной помадой на клочке бумаги. Вот она и сравнила, сучка, как и обещала, и тогда все к ней пришло — и понимание, и восхищение, и желание с кем-нибудь поделиться, похвастаться знакомством с гением, который научился делать денежки из ничего. Вот она и похвасталась, и среди тех, кто ее слушал, нашелся, наверное, умный человек, сообразивший, что дыма без огня не бывает, и решивший на всякий случай пощупать этого неизвестного гения за вымя.
Мансурову стало очень неуютно. Когда долго занимаешься чем-то не совсем законным и тебя при этом никто не трогает, к такому положению вещей быстро привыкаешь и начинаешь думать, что так и должно быть. Невидимкой начинаешь себе казаться, волшебником, который все может. Начинаешь поглядывать на окружающих сверху вниз, отпускать снисходительные замечания, сорить деньгами и даже хвастаться — я, мол, умный и поэтому богатый, а вы все нищие, потому что дураки. А если не нищие, значит, воры. Но все равно дураки... И поначалу это даже сходит с рук, некоторое время на тебя просто не обращают внимания, и ты начинаешь из кожи вон лезть, чтобы тебя наконец заметили. Умом понимаешь, что высовываться нельзя, но все равно высовываешься, потому что тщеславие — жуткая вещь. А потом настает день, когда ты начинаешь пожинать плоды своих усилий: тебя наконец замечают, и все неприятности, которые скопились за годы твоего незаметного существования, разом обрушиваются на твою глупую голову — ту самую, которую ты полагал самой умной на свете.
“Мне повезло, — понял Мансуров. — Господи, как мне повезло! Если бы этот чемпион ездил на машине другой марки или хотя бы другого цвета, рано или поздно я бы обязательно попал в руки к этим ребятам. Сидел бы тогда в каком-нибудь застенке с включенным утюгом на брюхе и подробно излагал суть своего великого открытия двухметровым гориллам с цыплячьими мозгами. Но чемпион просто дал мне отсрочку, потому что эти парни так просто от меня не отстанут. Да еще тот тип, который сейчас отдыхает в Склифе... Рано или поздно он придет в себя, и тогда его переведут в уютную камеру и начнут выбивать показания. Ого! Они из него ТАКОЕ выбьют, что у них глаза на лоб полезут. Хорошо, если они ему не поверят. А если поверят, мигом передадут это дело ФСБ, потому что тут, ребята, пахнет уже не хищением, пусть себе и в особо крупных размерах, а деяниями, ставящими под угрозу национальную безопасность. Вот влип! А с другой стороны, в большой игре и проигрыши большие. В конце концов, те ученые, которые погибли от лейкемии на заре ядерной физики, влипли похлестче меня. И памятников им никто не собирается ставить — так же, как и мне. Так что с этой стороны жаловаться мне не на что, да и бандиты — это все-таки не лейкемия. Лейкемию обмануть нельзя, а бандитов можно. И милицию можно обмануть, и ФСБ...”
59 
