Особенно,... 
110 
Оказались два брата далматинца Марк и Аннибал, два авантюриста, промышлявших шулерской игрой. Уличенные в мошенничестве, вынуждены были бежать из Венеции, где их портреты были вывешены палачом на городской виселице.
Пересекая одну границу за другой, добрались авантюристы и до России. Как они снюхались с Зоричем, понять не трудно. Сначала, видимо, карты, проигрыш, долги и отсутствие денег... Старшего Зановича схватили и тут же на месте уличили в подделке сторублевых ассигнаций. Младший бежал.
Потемкин велел нарядить следствие, пообещав по возвращении перевести его в Петербург. Меньшого фальшивомонетчика схватили в Москве у заставы. При нем оказалось с лишком семисот тысяч фальшивых ассигнаций сторублевого достоинства.
Дело о «шкловских диковинках» тянулось долго. Государыня сама следила за ним. Зоричу удалось отбояриться от обвинений. И Екатерина велела вывести бывшего фаворита из-под подозрений. Но «лицо» в глазах императрицы он потерял навсегда. Генералу Пассеку велено было учредить за ним негласный надзор. А далматинских «аристократов» отправили в Нейшлотскую крепость.
Любопытно отметить, что в 1789 году при нападении шведов, оба узника по малочисленности гарнизона встали в ряды защитников крепости. Разумными советами и личной храбростью братья оказали немалую услугу солдатам. В результате чего получили свободу и были высланы за границу через Архангельск.
4
В один из приятных летних вечеров в круг гостей, собравшихся у государыни, вошел высокий красивый шатен с серыми наглыми глазами. Мундир кавалергарда и рельефы, подчеркнутые лосинами, весьма выгодно оттеняли статность его фигуры и вызывали чувства приятного ожидания у дам.
«Римский-Корсаков, Ванька, Ванюша...» – с разным выражением прошелестело по залу. Молодой человек многим был ведом. Впрочем, со старшими он держался почтительно, на дам особого внимания не обращал.
Представленный императрице, красиво преклонил колено и с чувством поцеловал пожалованную руку. Его французский был превосходен, а улыбка невинна и лучезарна. Предупрежденный о программе вечера, он, не ломаясь, занял место у клавикордов и, дождавшись начала музыки, запел. Пел Иван Николаевич, действительно, хорошо. Приятный, поставленный от природы голос, никакого манерничания...
– Не правда ли, – шепнула Екатерина графу Панину, притащившемуся, несмотря на нездоровье, в Царское Село. – Не правда ли, er singt wie eine Lerche? <Он поет, как жаворонок (нем.).>
– Ах, ваше величество, вспомните: «Es war die Nachtigall und nicht die Lerche» <Это был соловей (вечер), а никак не жаворонок (утро) (нем.). Шекспир. «Ромео и Джульетта». 3,5>.
Императрица передернула плечами:
– Помилуйте, граф, вы стали читать Шекспира на немецком?
– Боюсь, матушка, и слова-то по-аглински произнесть, когда его светлость рядом...
– Ничего, князь Григорий Александрович снова собирается к театру военных действий, так что скоро вы сможете открыто вернуться к любимому вами Альбиону...
Скоро Иван Николаевич Римский-Корсаков переселился в освободившиеся покои и по указанию повелительницы, в свободное время, услаждал слух гостей государыни своим пением. Жил он тоже, как соловей – в клетке. Екатерина буквально заперла его в роскошных апартаментах. Многочисленный штат приставленных людей готов был выполнить любое его желание, кроме одного – оставить без надзора. Однажды, никого не известив, Корсаков принял личное приглашение супруги великого князя Марии Федоровны на раут малого Двора. Стоило послушать тот скандал, который учинила Екатерина сначала фавориту, а потом и великой княгине.
«Неужели, – подумала про себя Анна, – ее величество вообразила, что эта преисполненная немецких добродетелей самка могла увлечься ее куртизаном?»
Фрейлина уже давно замечала, что императрица стала беспокойной, весьма деспотичной и раздражительной. Болезненно относилась к разговорам о возрасте, особенно, когда намеки касались амурных дел кого-либо из придворных. Как-то Роджерсон сказал Анне, что государыня жаловалась ему на бессонницу, сердцебиения и головную боль.
– Я, конечно, постарался утешить их величество, сказал, что это явления временные и скоро исчезнут.
Шотландец явно намекал на то, что здоровье Екатерины Великой уже не то, что было раньше. Может быть, в его намеке было скрыто пожелание умерить темперамент своей пациентки и он желал сделать это через статс-фрейлину? Но этого Анна позволить себе не могла.
110 
