Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
99 
— Где? — спросил Володя.
— Когда? — спросил Ираклий Самсонович.
— Не знаю…
— Лунатик! — рассердился дядя Гога.
— Шляпа! — поддержал его Володя.
— Случается… — неопределенно высказался Ираклий Самсонович.
— Я не заметил… — зачем-то сказал Тошка, словно это и без того не было ясным. Не хватало еще, чтобы он заметил, как, где и когда вывалились злополучные свечи.
Один Хабаджа хранил полное молчание. Молчание было очень выразительным, в нем Тошка улавливал все: и сочувствие, и участие, и поддержку.
— Что будем делать? — ни к кому не обращаясь, спросил дядя Гога.
— Может, факелы? — предложил Володя. — Как в шествии из пантомимы «Али-баба и сорок разбойников».
Дядя Гога сделал вид, что не понял намека.
— Для факелов нужны смолистые корни, — сказал он.
— Может, впотьмах?
— А почему все мы из-за одного лунатика должны набивать себе шишки? — сердито засопел самокруткой дядя Гога.
— Вычесть у него из зарплаты стоимость свечей, — предложил Володя.
— Я принесу свечи, — сказал Тошка, и холодок пробежал у него по всему телу. Возникнув возле коленок, он устремился вверх по животу и груди и, добравшись до скул, пропал где-то в давно не стриженной голове.
— Как ты их найдешь, лунатик?
— Я не найду, я принесу с хутора!
Воцарилось долгое молчание. Было только слышно, как надрываются цикады да хрустит стальным мундштуком Изольда.
— А что, — сказал наконец Ираклий Самсонович. — Мне нравится Тошина мысль. Она логична. И достойна настоящего геолога.
Теперь, отыскавшись в шевелюре, под панамой, восторженный холодок побежал обратно — от скул к коленкам. Но добежать до места не успел, его спугнул дядя Гога.
— Что?! — крикнул он. — Этот лунатик пойдет на хутор? Он по дороге сломает себе шею, а моя сестрица свернет за это шеи всему нашему отряду, включая ни в чем неповинную Изольду. Никуда он не пойдет!
— Нет, пойду!
— Это что еще за тон, младший коллектор Топольков?
— Я потерял, я и пойду!
— Это резонно, — поддержал Тошку Ираклий Самсонович.
— Вы все с ума сошли! — Дядя Гога всплеснул руками. — Это цирк какой-то.
Но Тошка, сбросив рюкзак, уже шел вниз по тропинке. Как только он скрылся в темноте, дядя Гога вконец перепугался. Он хотел крикнуть Тошке, чтобы тот немедленно возвращался обратно, что он пойдет за свечами сам, лично! Но в этот момент его тронул за руку Хабаджа.
— Идет, пусть идет! Один идет! Хороший дело, назад брать нету!
Немного помедлив, Хабаджа передал уздечку Володе, переложил кремневку с одного плеча на другое и бесшумно скользнул в темноту, вслед за Тошкой.
Тропинка шла круто под гору. Лес тесно сжимал ее с обеих сторон, высоким черным коридором подымаясь к беззвездному, закрытому низкими тучами небу. Оно было заметно светлее леса. Когда ветер пробегал по верхушкам деревьев, то казалось, что, раскачиваясь, они царапают ветками нависшие над ними тучи, стараясь прорвать их и пропустить на землю мерцающий звездный свет.
Местами тропинка пересекала поляны. По ним медленно волочились рваные клочья тумана. Неожиданно из темносерой мути выплывали силуэты кустов. Одни из них напоминали вставшего на дыбы медведя, другие принимали очертания грозно насторожившегося кабана. Иногда они казались людьми в широких бурках, которые, окружив Тошку, пристально следят за ним из тумана прищуренными зоркими глазами.
Лес был полон звуков: кто-то шуршал сухими листьями, кто-то осторожно крался, потрескивая валежником, кто-то вздыхал и ворочался, будто ему было душно и нехорошо в этом неспокойном ночном лесу.
Тошка шел и вслух считал шаги. Сразу становилось не так страшно.
— Семьсот пятьдесят два… Семьсот пятьдесят восемь…
До хутора, наверное, около двух километров. Это три тысячи шагов. Значит, еще осталось две тысячи двести.
— Восемьсот один, восемьсот два, восемьсот три… — Тошка споткнулся о камень и сбился со счета.
Туман тянулся серой холстиной. Казалось, что кто-то в рваном балахоне с широкими рукавами стоит на тропе, раскинув руки. Рукава шевелит ветер, они колышутся, как будто сделаны из кисеи. Тошка с размаху ударяет по ним топориком. Но это туман, всего лишь туман, который не надо рубить топором, он и так расступится.
Тошка идет дальше.
— Тысяча одиннадцать, тысяча двенадцать…
99 
