86 
Заперев машину, высокий блондин двинулся к парадному входу здания упругой спортивной походкой легкоатлета. Руки его были пусты – ни портфеля, ни папки, и тем не менее он не производил впечатления праздношатающегося. Напротив, у него был более деловой вид, чем у большинства обремененных кейсами и туго набитыми папками мужчин и женщин, которые входили в высокие дубовые двери и выходили из них.
У Максима Владимировича Караваева всегда был предельно строгий и сосредоточенный вид – как в силу серьезности его характера, так и в результате выработанной многолетними упражнениями привычки внушать доверие деловитым выражением лица при любых обстоятельствах.
Он миновал широкий прохладный вестибюль, бросив мимолетный взгляд на свое отражение в огромном, на полстены, слегка искривленном зеркале. Зеркало лишний раз подтвердило то, что он отлично знал и так: длинный и жаркий, полный утомительной тряски по пыльным проселкам день нисколько не отразился на его внешности. Бывший подполковник внешней разведки Караваев, как обычно, выглядел так, словно его только что вынули из хранилища, где он, стерильно чистый и идеально отутюженный, лежал в ожидании назначенного часа.
Перед лифтами, переминаясь с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывая на светящиеся табло, толпилось целое стадо жаждущих воспользоваться благами цивилизации. Судя по мигавшим на табло цифрам, все три кабины путешествовали где-то в заоблачных высях и пока что не торопились возвращаться на грешную землю. Караваев, не притормаживая, миновал это место, свернул в боковой коридорчик, толкнул дверь, украшенную табличкой с изображением бегущего человека, и стал подниматься по лестнице.
Подъем на восьмой этаж был для него делом несложным и, кроме того, давал возможность в последний раз все как следует обдумать. Как уже было сказано, Караваев думал круглосуточно, но размышлять, поднимаясь по пустой лестнице, было все-таки приятнее, чем стоять в набитом до отказа лифте.
Караваев думал о Вадиме Севруке, с которым должен был встретиться через несколько минут. Он снова взвешивал все “за” и “против”, придирчиво инспектируя свой план в поисках слабых мест и скрытых просчетов. С того момента, как Севрук получил отправленную подполковником бандероль и забил тревогу, прошло уже достаточно много времени. За это время Вадик должен был либо успокоиться, что казалось Караваеву маловероятным, либо окончательно впасть в состояние, близкое к панике. Разумеется, на его месте любой деловой человек напряг бы, во-первых, извилины, а во-вторых, связи в мире бизнеса и криминала, пытаясь выяснить, кто и с какой целью мог отправить ту злосчастную бандероль. И не просто выяснить, а навсегда замазать этому умнику рот. Но все, что мог предпринять в этом направлении Вадим Севрук, сводилось к отданному Караваеву приказу “найти и обезвредить”. За два года своей, с позволения сказать, работы в Москве дядюшкин племянничек не успел обрасти по-настоящему полезными знакомствами и связями: до сих пор ему всегда хватало дядюшкиных, а это был как раз тот случай, когда воспользоваться услугами дядюшкиных знакомых он не мог. Все, что ему оставалось, это целиком и полностью положиться на Макса Караваева, которого, как ему казалось, он купил со всеми потрохами.
Караваев знал, что, каким бы слабым ни казался противник, недооценивать его опасно. Он изо всех сил старался найти в своей обороне брешь, через которую Севрук мог бы нанести ему ответный удар, но тщетно: Вадик влез в чужую весовую категорию, и нокаут был для него лишь вопросом времени. Теперь это время, судя по всему, настало, и Караваев не спеша, очень обстоятельно занимал позицию для последнего решительного удара.
В высоком, с лепным потолком и красной ковровой дорожкой, положенной поверх скрипучего паркета, коридоре восьмого этажа было малолюдно и, как всегда, странно пахло. Это был сладковатый, слегка затхлый запах – не то корица, не то ваниль, не то просто старая бумага, не то обыкновенная пыль. Караваеву всегда казалось, что так должно пахнуть время – отслужившее свое, сложенное в какое-то фантастическое хранилище и благополучно всеми забытое.
Он миновал коридор, твердо ступая по вытертой ковровой дорожке, и вошел в приемную. Холеная и стройная, как манекен, секретарша подняла на него свои фарфоровые гляделки и попыталась придать смазливенькой физиономии вопросительное выражение, как будто не знала, кто он такой и зачем сюда вперся. Караваев поздоровался с ней вежливо и даже приветливо, за что был удостоен белозубой дежурной улыбки.
86 
